Книга Берлинское кольцо - Леонид Николаев

– Да, зачем совать в петлю голову, когда господин гауптштурмфюрер уже накинул ее и стягивал потихоньку. – Фельске потрогал собственную шею ладонью, словно отыскивал следы веревки, когда-то заменявшей воротник.

– Три тысячи все-таки больше, чем сто марок. К тому же полиция увеличила вознаграждение до пяти тысяч…

– А кто их получил? – в ответ спросил хозяин. – Кто? Этими извещениями во время войны, извините, пользовались в сортирах.

– Ты не то говоришь, Томас, – напомнила мужу фрау Кнехель.

Фельске сунул в рот давно потухшую трубку и потянул в себя аромат продымленного табака.

– Я говорю не то, а что я говорю? На шее у нас была петля.

– Вот, вот, – одобрила фрау Матильда.

– Ох, эта петля, – горько вздохнул Фельске. – Я чувствую ее до сих пор. Мы не могли интересоваться нашим постояльцем из-за этих несчастных ста марок. Когда появилось объявление, капитан привез нам его сам и повесил на дверях гаштетта. Вы представляете себе такую наглость? Преступник сидит в моем доме, а у входа красуется призыв к его поимке. Нет, вы не представляете себе этого! Он не только повесил проклятую бумагу, но еще и сказал:

– Если какой-нибудь болван захочет заработать три тысячи марок, он их получит полностью у апостола Павла. Об этом я сам побеспокоюсь.

Вы, надеюсь, поняли, на что намекал капитан из управления СС. И это еще не все. Он добавил:

– Господин Фельске, вы лично будете отвечать за безопасность вашего постояльца. Передайте милой фрау Кнехель, что она может спать спокойно и совершенно не думать о деньгах – их нет ни в гестапо, ни в полиции.

В конце беседы господин гауптштурмфюрер вдруг обнаружил в моей черепной коробке мозги.

– Фельске, вы умный человек, – сказал он. – Запомните – это объявление не для немцев…

Я думаю, капитан ошибся относительно моих умственных способностей, до сего дня мы с Матильдой так и не поняли, для кого было написано объявление. Для кого?..

– Томас, ты опять говоришь не то, – вмешалась фрау Кнехель.

– Нет уж, – вдруг обрел мужество Фельске. – Я говорю именно то. Капитан накинул нам на шею петлю и так затянул, что дышать стало невозможно. Мы должны были не только кормить и поить своего квартиранта, но еще и оберегать его покой. Люди ходили в гаштетт пить пиво и кофе, интересовались преступником и тремя тысячами марок, а я, как идиот, изображал из себя бессребреника и призывал не думать о благе в этом грешном мире. Фриц Шлегель как-то сказал мне: «Что за постоялец у тебя, Томас, сдается мне, что он кудрявый и носит усики». «Господь с тобой, – ответил я. – У него не то что на губе, но и на голове нет волос… К тому же он унтерштурмфюрер СС и сам прислан сюда искать преступника». По поводу отсутствия волос Шлегель усмехнулся, а вот звание офицера СС его привело в уныние. «Ты уж, Томас, не передавай ему этого разговора…»

В общем, с появлением в моем доме постояльца жизнь наша превратилась в муку. Лейтенант не сидел на месте, вставал утром, пил кофе и отправлялся невесть куда. Возвращался к обеду, отдыхал и снова – в путь. Вечером тоже не торопился лечь спать, совершал прогулки по лесу и дороге. Он гулял, а Фельске должен был заботиться о его безопасности, – так наказал капитан. Иногда к унтерштурмфюреру приходили гости, похожие на него, пили вино и даже шнапс. Денег у них было много, и желаний не меньше. Однажды потребовали, чтобы я пригласил для них девушек. Черт знает что такое! Фельске превращался в содержателя публичного дома. Нет, хватит, решил я…

– Наше дело основано моим покойным отцом, – обидчиво заметила фрау Матильда. – Сорок лет наши двери гостеприимно распахнуты для почтенных господ. Тут все знали старого доброго Кнехеля и даже меня в память об отце называют, как вы заметили, фрау Кнехель. Доброе имя не забывается…

– Именно, – подхватил обиду жены Фельске. – Пусть гестапо, пусть СС, пусть тюрьма, но дальше терпеть муки из-за каких-то ста марок мы не будем. Поеду в Берлин, найду капитана и потребую, чтобы он убрал своего унтерштурмфюрера…

Бог свидетель, намерение мое было твердым и уж, поверьте, своего Фельске добился бы. Но тут произошло неожиданное, сама судьба вынесла приговор…

– Я молилась, – со слезой в голосе произнесла фрау Матильда. – В ту ночь я молилась…

Старый, потрепанный «опель» затормозил у самого поворота на Потсдам и тут притих. С включенным мотором машина стояла минуть десять, пропуская летящие мимо грузовики. Она казалась брошенной – ни внутри, ни снаружи не примечались огни, никто не выходил из «опеля», никто не опускал стекла и не открывал дверцы. Потом мотор ожил, выбросил облака газа, попятил машину к кромке бетона. Здесь она снова задержалась, с трудом переползла выступ на обочине и скатилась на траву.

Шел плотный, тихий, ни на минуту не стихающий осенний дождь, такой обычный для берлинских пригородов в это время года. Трава была не только мокрой, она тонула в высокой воде, не успевающей впитаться в перенасыщенную влагой землю. По обильной мокрети машина проследовала до первого ряда деревьев, наткнулась на них, осторожно обошла, углубилась в лес. Но не намного. На первой же полянке остановилась и утихла. Теперь дверца, наконец, отхлопнулась и, пригибаясь, из «опеля» вылезли два человека.

– Долго не задерживайтесь, – прозвучал голос изнутри.

– Как управимся, – ответил вылезший первым.

– Часа достаточно?

– Вряд ли… Этот сын праха пьянеет медленно… Во всяком случае, вы сможете хорошо подремать…

– Разве уснешь?!

– Попытайтесь, эффенди. В такую погоду снятся приятные сны.

– Если бы…

– Пожелайте нам удачи, эффенди!

– С вами Бог…

Он не понял, что умирает. Ему показалось, будто голова упала на подушку и не может подняться. Какое-то мгновение руки боролись, слабые, непослушные руки, пытаясь избавиться от душного плена. Не хватало воздуха. Он, кажется, закричал, позвал кого-то, но звук погас, не оторвавшись от губ. Его никто не услышал. Голова все глубже и глубже погружалась в духоту, пока не застыла там, с выкатившимися в диком ужасе глазами.

Так, вдавленного в поросшую густой травой и наполненную дождем выбоину, его продержали минут пятнадцать, потом осторожно приподняли. Он не шевелился…

Машина все еще стояла на полянке, под кронами дубов. Двое вернулись, и один, шедший впереди, постучал ногтем в смотровое стекло.

– Это мы, эффенди.

Дверца отворилась, высунулась голова в высокой фуражке.

– Все в порядке?

– А разве когда-нибудь было иначе?

– Я слышал крик в чаще, не то человека, не то птицы…

– Птица, эффенди… Здесь же лес.

– Конечно, конечно… Влезайте, дождь ужасный.

– Что вы, эффенди, чудесный дождь. Он умывает мир.