Книга Будущее не продается - Андрей Воронцов

— Специально — никогда. То есть мои пророчества были, конечно, связаны с тем, что я делал, но меня о них никто не просил, и сам я еще за секунду до предсказания ни о чем подобном не думал.

— Здорово… — девушка задумалась, от чего ее изогнутые тонкие брови забавно превратились в треугольники. — Так, может быть, ваше предсказание оттого и сбылось, что вы нас с подругой пожалели?

— А, вы намекаете, что для меня необходимым импульсом могут являться добрые чувства. Должен вас разочаровать: предыдущие удачные пророчества вызывались чувствами совсем не добрыми. Хотя отчасти вы, наверное, правы: последний опыт показал, что и добрые чувства способствуют предвидению.

— Как жаль, что это у вас всё получается случайно! — воскликнула девушка. — Слушайте, а может быть, вам стоит поучаствовать в «Битве экстрасенсов»?

— Нет, не стоит. Это же шоу.

— То есть вы думаете, что там всё ненастоящее?

— Насчет всего не знаю, но вижу, что участники появляются и в других телешоу, причем идущих в тот же день. А потом, я ведь не экстрасенс и не собираюсь развивать свои скромные способности для того, чтобы разгадывать загадки и раскрывать преступления. Я хотел бы стать пророком, если мне, конечно, это суждено, но меня совсем не прельщает карьера колдуна или бытового предсказателя.

— А в чем разница? Чем занимаются пророки?

— Занимаются — не то слово. Пророки живут, но мир ощущают по-другому, нежели остальные люди, с полным проникновением в суть всего, происходящего в мире. Всего, понимаете? В том числе и того, что другие люди не видят и не слышат. Помните, у Пушкина в стихотворении, которое вы, наверное, учили в школе?

«Отверзлись вещие зеницы, Как у испуганной орлицы. Моих ушей коснулся он, — И их наполнил шум и звон: И внял я неба содроганье, И горний ангелов полет, И гад морских подводный ход, И дольней лозы прозябанье».

Мне довелось испытать нечто подобное лишь в детстве, перед тем, как я предсказал войну в Афганистане…

— Наконец-то я поняла, о чем в этих стихах идет речь! — призналась девушка. — А то меня всегда сбивали эти гады морские…

Енисеев и Надя, как звали стюардессу, подружились. Судьба неожиданно подарила им недельный отпуск, лучше которого Енисеев не проводил за всю свою жизнь. Летнее кафе на берегу Ангары, чувство беззаботности и свободы, солнце, играющее в водах мощной реки, опрокинутое в них высокое чистое небо с перистыми облаками… Причудливые каменные купеческие дома на широких улицах, дивные цветники, такие неожиданные в сибирском городе… Легкая грациозная фигурка Нади, взбирающейся на гранитную кручу возле Кругобайкальской железной дороги… Необозримая синяя гладь Байкала, на которой внезапно появлялись усатые морды и маслянистые спины нерп…

И полдень в номере с задернутыми шторами, разбросанная по комнате одежда; светлое лицо Нади на подушке, изгибы ее гладкого тела, от прикосновения к которым перехватывало дыхание у Енисеева, быстрый, как у птицы, стук ее сердца, неожиданная сила ее тонких рук, задрожавших и обмякших, когда она тихо застонала, но вскоре сомкнувшихся на его спине с новой силой; короткие провалы в сон и внезапные, с ударом сердца, пробуждения, после которых, еще не открыв глаз, они снова, как капельки ртути, льнули друг к другу, гибко сплетаясь руками и ногами, словно не желая оставлять и малейшего зазора между собой.

День мелькнул и пропал. Тихо дыша, Надя спала на груди у Енисеева. Ночью она вдруг вскочила с постели.

— Сколько времени? Где часы? Где мобильник? Сумочка?

Не открывая глаз, Енисеев зашарил рукой по тумбочке, ища ночник. Вспыхнул свет. Нагая Надя, гибко наклоняясь, поднимала и бросала в беспорядке разлетевшиеся по всей комнате вещи. При взгляде на нее у Енисеева снова перехватило дыхание.

— Первый час! Я же не пришла ночевать! Что подумает моя соседка? — Она в спешке, теряя равновесие, путалась в паутинке трусиков.

Енисеев схватил ее за руку.

— Не уходи.

— Как так «не уходи»? Если не приду, не совру ей чего-нибудь, завтра обо всем командир узнает. Нет, надо идти!

— Давай, чтобы ты не врала, я тебе предскажу кое-что.

— Да ну тебя! Илюша, пусти, мне, правда, надо идти.

— Мы прилетим в Москву, и ты выйдешь за меня замуж. И не надо будет никому ничего объяснять.

Девушка замерла, подняла брови. Несколько секунд она глядела в глаза Енисееву, потом лицо ее осветилось улыбкой:

— Вот как? А когда же ты сделаешь мне предложение? В Москве? Или ты его делаешь сейчас?

— Ну, конечно, сейчас.

— И это не предсказание?

— Почему — предсказание. Но только от тебя зависит, сбудется ли оно.

Надя подбоченилась, покачала тонкими бедрами.

— Тогда я подумаю.

Но у Енисеева не осталась.

Она пришла утром со стаканчиком кофе и, отдав его Енисееву с той же точной грацией, как это делала в самолете, сказала: «ДА». Надя не раз потом повторила это «ДА»: в постели, когда торопила сладкую муку, обнимая его с неженской силой, и когда слабела у вершины любовных трудов, и руки ее начинали дрожать.

Никогда больше им не было так хорошо, как в эту неделю. Вернее, было еще хорошо, но не так. Жизнь постепенно разводила Енисеева и Надю по разным углам. У них не было, в сущности, общей жизни, кроме интимной. Да и та выдалась странная, урывками: они не видели друг друга половину дней в году, поскольку из стюардесс Надя не ушла. Поначалу Енисеев настаивал на этом, но Надежда спросила, сколько он зарабатывает в месяц, и, когда узнала, что в иные месяцы нисколько, сказала: «Вот видишь», и отправилась в очередной рейс. Енисеев не успевал к ней толком привыкнуть, когда она возвращалась из рейса, а Надежда уже уходила от него — в точности, как после первой их близости в иркутской гостинице.

Курьезным в этой ситуации с семейным заработком являлось то, что общие деньги им были почти не нужны: из-за встреч урывками они не имели возможности их вместе тратить. Это касалось даже еды и питья, потому что холодильник был забит «невостребованными» пассажирскими пайками и маленькими бутылочками спиртного, которые привозила из рейсов Надя. Одежду она покупала на дешевых распродажах во время заграничных рейсов, а стирать ее относила в автопрачечную при авиакомпании. Прочим домашним хозяйством «по умолчанию» занимался Енисеев, а «хозяйства» того оставалась уборка да плата по счетам. Идеальная жизнь для тех, кто плачет, что их «заедает быт»! Но Енисеев с удивлением обнаружил, что этот самый презренный быт цементирует семейную жизнь, а без быта она похожа на состояние незакрепленных предметов в условиях невесомости.

Жили они в квартирке Енисеева, которой им вполне хватало, но Надя копила на бо́льшую, для будущих детей. Это уже являлось элементом семейной жизни, однако, от разговора о том, чтобы родить ребенка уже сейчас, Надя уходила, отговариваясь общепринятым «надо встать на ноги». Хотя, что это за «ноги» и откуда они растут, было не очень понятно, ибо Енисеев карьеры никакой не делал, а карьера стюардесс — понятие весьма относительное. Надя не заставляла его предохраняться, но сама из месяца в месяц с бухгалтерской пунктуальностью принимала противозачаточные таблетки. Енисеев боялся у нее спрашивать, пила ли она их с тем же постоянством прежде, до встречи с ним, потому что это означало бы, что она вела регулярную половую жизнь до него, но с кем? Молва говорила, что стюардессы живут с пилотами, и, видимо, молва не всегда была не права, потому что в ночь после свадьбы Надя призналась, что в ее жизни был летчик, которого она «из своей жизни давно вычеркнула». Ну, этого вычеркнула, а летчиков еще много. Работа у пилотов и стюардесс тяжелая, а жизнь в чужих городах, в перерывах между рейсами не слишком веселая и разнообразная, и самый верный способ расслабиться — секс. Енисеев не был слишком ревнив, он не рисовал в своем воображении картин Надиных измен, но от одной мысли о том, что какой-то летчик делит с ним дрожь ее тонких рук, ему делалось нехорошо. Как бы в шутку он однажды спросил у жены, не изменяет ли она ему между рейсами с пилотами, а она в той же тональности отвечала, что не смеет, потому что живет с пророком, которому сразу всё станет известно.