Книга Эта страна - Фигль-Мигль

– Сущность врага в том, что он враг, – сказал Брукс. – Нутра не перекуёшь. Происхождение не поменяешь.

– Но у Ленина происхождение тоже…

– При чём тут Ленин?

У него ожил телефон; зачастил голосом русского протестного рэпа. Брукс отрывисто сказал: «Занят, перезвоню», – и вновь повернулся к Саше.

– Ты-то кого ищешь?

Саша превозмог себя (куда он только ни глядел, разговаривая с людьми, лишь бы не), посмотрел повнимательнее, и ему показалось, что у Брукса непроницаемые глаза. Как нарисованные, например, дверь или окна; стучи не стучи, прижимай нос вроде как к стеклу – это не дверь и не окно, это стена. А то, можно подумать, легко читать в глазах, как в распахнутых душах. Светло-карие, небольшие – вот что он смог сказать по итогам чтения.

– Вряд ли вы его знаете… только не сердитесь, пожалуйста… Я ищу Ивана Кирилловича Посошкова.

– Чего сердиться? Знаю я Посошкова. Живёт в соседней комнате.

– Он здоров?

Брукс что-то быстро обдумал.

– Хочешь навестить? Я и сам домой собрался. Берём мотор, покажу.

Все знают о вражде МВД и органов госбезопасности. Органы договорились уже до того (под запись, но на условиях анонимности), что у них с милицией «сословная несовместимость»: начальник ОБЭПа, надо понимать, пьян, вонюч, плохо выбрит и насквозь коррумпирован, а чекист на параллельной должности свеж, строг, подтянут и имеет за душой только зарплату и портрет Феликса. Хам и белая кость. Быдло и офицер. Человек системы и человек чести. Тот, кто берёт сам, и тот, у кого все берущие под контролем. То-то был праздник у майора из УВД… Саша Энгельгардт не сразу узнал бы в милицейском майоре типа в подтяжках; таково воздействие формы на штатских… то-то был майору праздник, увидеть в своём кабинете полковника Татева и его удостоверение. От собственных бумаг подняв глаза.

Выслушав вопрос, он для порядка стал всё отрицать.

– Ну, чистая авария. Ездят как уроды.

– И не стреляли?

– И не стреляли.

– А деньги куда делись?

– Это какие ж деньги?

– …

– Знаешь, что интересно? От хозяев этих денег ко мне уже приходили. Так что ты, получается, сам от себя.

– Нет, я от государства.

– От государства пришёл бы Наркоконтроль.

– Я не за баблом, – сказал полковник. – Я за тем, кто его взял. Кстати, сколько… эти хозяева… задекларировали?

– Два лимона. Понимаешь? Пойми, здесь Филькин. Никто не рискнёт. От двух лимонов баксов геморроя больше, чем удовольствия.

– …Так уж и никто.

– Даже, например, межпартийная БО?

– Что за межпартийная БО?

– …

– Террористов вы должны курировать.

– Мы курируем всех. Толку-то.

– …Странный ты, Татев. Почему ко мне пришёл, а не к своим?

– Люблю, чтоб из первых рук.

– Не такие уж мои руки первые.

– …

– Не они это. Налёт на магазин – одно, а наши тонкости знать – совсем другое. Кстати, зачем бы им тогда этот налёт вообще понадобился?

– В ваших тонкостях разобраться – не Москву построить. Им могли и помочь.

– Кто?

– Говорят, у дела революции много сочувствующих.

– Так ты по делам революции приехал?

– Нет. Я из собственной безопасности.

– Совсем хорошо.

– …Кстати, взяли-то вчера что? При налёте?

– А что там сейчас брать? Ювелирку взяли.

– …Ну, кто бы это ни был, накажут его всерьёз, – небрежно сказал полковник. – Особенно если выйдет так, что человек погоны опозорил. Крупные такие погоны, не нашим чета.

– …Понятно.

– Это правильно, что ты меня понял. Давай телефончик.

Если стоять на соборной площади лицом к зданию городской администрации – зданию, кстати говоря, советской постройки и даже с некоторыми чертами конструктивизма, – то по правую руку будет собственно собор, а по левую, точно напротив, здание УВД. (Покинув которое полковник Татев отправится в пивную рядом с центральным городским парком на встречу с человечком, враз похожим на ежа и поросёнка. А вот, пока он стоит и смотрит, в мэрию входит крепкий, основательный мужчина в кожаной куртке – её карманы набиты платками и салфетками, потому что каждый раз, взявшись в общественном месте за ручку двери или мебель, он не может не вымыть или хотя бы обтереть руки.) Слева от мэрии на площадь выходит улочка, на которой – вот здесь же, за углом – находится городская библиотека. (В эту минуту Саша ещё мается на докладах, ещё не пожал руку Бруксу – даже не подозревает, что через пару часов пожмёт, – ещё не сели они в машину, повезущую их за фиксированную таксу в пятьдесят рублей на рабочие окраины.)

Посреди площади – газон и любовно, с художественным размахом, высаженные клумбы, а посреди клумб – памятник Ленину, и на него – и друг на друга – любуются из своих окошек и мэр, и церковь, и милиция. Ленин небольшой и нестрашный, с левой рукой в кармане. Правою он то ли криминально полез за пазуху, то ли растирает мучительную боль в груди.

Весь Филькин назначает у памятника свидания и половину деловых встреч – ту, что можно и нужно показать. Прямо сейчас (полковник закуривает, Расправа входит в мэрию, Саша пониже опускает голову, как будто слова докладчика – это нацеленная палка) вокруг Ленина бродят несколько пар, прогуливающие школу подростки и неприметный молодой человек в бейсболке, ветровке и некреативных джинсах. Он держится спиной к зданию УВД с его видеонаблюдением и читает сообщения в мобильнике. (Телефон тоже некреативный.) Через какое-то время он идёт в сторону моста и там его подхватывает битая «копейка», берущая курс на кирпичный завод.

В любом населённом пункте России есть квартал под названием «Шанхай». Заводские бараки, без плана и ордера обросшие сараями и времянками, дают приют людям без паспортов, людям без будущего и тем, кому не повезло с местом и временем рождения. Как они живут, интересуются только милиция и проверяющие из органов опеки. Скорая ездит сюда как на казнь, к детям не ходят в гости одноклассники, и если из всех слов, красочно описывающих подобные места, понадобится выбрать одно («опасность», «преступность», «свары», «злоба», «истерика»), таким словом будет «грязь». Здесь ругательски ругают власть, а мусор вываливают из окон, мелко крысят друг у друга, тащат то, что плохо лежит, и портят то, чего утащить не могут, – и интеллигентный режиссёр, как проснувшись, прямо называет их быдлом в своём отмеченном призами и наградами фильме.

Возможен и другой взгляд, заставляющий искать в человеке человеческое и находящий, что использованные и отброшенные люди, как и любые другие, могут быть храбрыми, верными, неожиданно отзывчивыми, придут на помощь при пожаре (и придут в ярость, попробуй им сказать, что, если бы не их антиобщественное поведение, пожара и вовсе бы не было), – и все эти поиски добра посредством микроскопа приводят к тем же самым призам и наградам… так что самые честные переключаются на панорамную съёмку Алеутских островов или завязывают с кинематографом, от греха подальше.