Книга Гарь - Глеб Пакулов

Протопопы шли к своей лодье, неодобрительно поглядывая на иноземных гостей, разряженных дерзко, не по-людски: в яркие разноцветные камзолы с прорезными пуфами на рукавах, в широченные Шляпы с перьями и, что особливо мерзко, щеголяли в чулках, туго обтянувших ляжки. И разговаривали они грубо и напористо, смеялись гортанно, звеня шпорами на толстенных каблуках.

— Ну, право слово, — петухи! — осуждающе крутил головой Даниил. — Зри, оно и когти носят! И гребни на главах!

— Нешто бы на петухов, да они на тараканов и мизгирей походят. — Аввакум сплюнул. — Хлебосолен царь-батюшка, вот и ползут. И добро бы торговать только. Ан нет. Норовят учить, как нам жить в Боге. А сами лба путём перекрестить не умеют, еретики.

У ближнего костра, сидя на бочке, подвыпивший немец-купец играл на лютне. Ему, брякая оловянными кружками и топорща усы, хором подпевали такие же рыжие «тараканы».

— И поют как лаются! — Аввакум остановился у костра, и те вмиг затихли, оглядывая заросшего волоснёй, с горящими глазами громадного попа.

— Чтоб ти-хо на земле Русской! — пальцем погрозил на них Аввакум.

— О-о, майн гот, — вздохнули у костра, выпученными глазами восхищённо провожая Аввакума. — Какой есть громкий, больш чолвек!

Кормщик был на месте, поджидал. На тагане парил кашей котел, хозяин лущил золотистого леща, отбрасывал на уголья жирные ошкурки. Они, потрескивая, скручивались, чадили духмяным дымком, набивая рот голодной слюной. Даниил присел рядом, а Аввакум с причала прыгнул в лодью. Она качнула бортами, скрипнула всеми суставами. Кормщик чертыхнулся.

— Карош, карош! — весело рявкнули купцы. — Зер гут!

Протопоп с мешочком чёрных сухариков вернулся к попутчикам, подал деревянную ложку Даниилу, свою обтёр тряпицей.

— Ну, отче, благословляй, — попросил хозяин.

Аввакум прочёл краткую молитву, и принялись дружно таскать из котла немудрёное варево.

Ночь пришла безлунной, чернильной. Погасли и упрятались в темноту последние кострища, берег угомонился, только частые всплески рыбин тревожили тишину да тихо шепелявила о чём-то своём вечная труженица река, без устали выглаживая песчаное ложе. Вольготно разбросав руки, спал на тюках кормщик, чмокал во сне, как нерестовый карась в камышовых плавнях, тихо молились протопопы пред створчатым бронзовым ставнем. Молились долго, будто правили всенощную. Когда брусничным соком едва подкрасился восток, растолкали хозяина. Потягиваясь и зевая, кормщик поднял парус, и с попутным ветерком, по течению, поплыли, поёживаясь от свежего утренника.

Быстро отдалилась пристань, помелькали и спрятались золоченые кровли Боголюбова дворища, но долго ещё белой прощальной свечечкой с огоньком-искоркой маячил Богородицын храм. И когда он скрылся за далью, Аввакум всё ещё видел его другими, чудесными глазами затосковавшей души.

Изрядно обмелевшая к серёдке лета река Ока поджидала их свежей погодой: дул тугой, с наскоками, ветер, из припавших низко к Оке туч вкривь и вкось секло вымоленным дождём, парус намок, мокро хлопал под порывами ветра, и от каждого хлопка сеялся серебряный бус. Поначалу мелкие волнушки только измяли гладь реки, но скоро выстроились взъерошенными грядами, перекатывались, подминая одна другую, вспенивая кружево на крутых горбинах.

Тюки со льном прикрыли плотными рогожами. Дождь полоскал их, и они тихо сияли золотыми ризами. Аввакум, радуясь по-дитячьи, гладил их ладонью, смеялся. Его намокшая грива моталась, из слипшейся клином бороды выцеживалась светлая струйка.

— С праздником плаве-ем! — тоже радуясь дождю, свежему ветру, неожиданно высоким голосом запел Даниил, запрокинув к тучам лицо, крестясь и сглатывая дождинки. — Ангелы Господни, с небес взрящите на нас, ра-а-дых!

Голый по пояс хозяин лодьи трудно ворочал кормовым веслом, противясь мощному насаду волн. Тоже возбуждённый свежим ветром и дождём, он озорно подмигнул Аввакуму и поддержал просьбу Даниила разбойничьим ором:

— О-го-го-о! Ангелы-ы! Вздрящите-е!

Промокший до нитки Аввакум хохотал, встряхивался, как водяной. Даниил катался по тюкам, дрыгал ногами. Не разумея их бурного веселья, кормщик смущённо взглядывал на попутчиков, сам такой Же рыжий, густо-золотистый, как его рогожки, но тоже подпрыгивал на тюке, открыв губастый рот и густо гыкая.

— О-ой, беда-а! — басил Аввакум. — Грешит не ведая!

Ока вынесла лодью в Волгу, почерневшую от дождя, неприветливую. Однако ветер здесь дул слабее, волны под дождём присмирели, а он то сникал, то приударял шумным ливнем, выглаживая воду тяжёлыми шлепками.

— Каво это несёт? — утирая мокрое в рябинах лицо, Даниил всматривался в плывущее наперерез им по течению Волги смутное пятно.

Всмотрелся и Аввакум из-под ладони. Пятно приближалось, выпрастываясь из ливневой завесы, прояснялось. Вблизи него кормщик круто вывернул руль, но страшное сооружение — плот с поставленной на нём виселицей — всё же шоркнуло брёвнами о борт лодьи.

Опутанные по рукам и ногам верёвками, на перекладине низкой виселицы болтались два удавленника, уже обклёванные вороньём. Кости держались на сухожилиях и, как живые, дергались от ударов волн в брёвна плота. Ничуть не страшась живых людей, на белой ключице одного висельника сидел отяжелевший от дождя и жратвы огромный ворон, нагло вперив в Аввакума неподвижно-черные, осоловевшие бусины глаз.

— Страсть какая! — закрестились протопопы. — Боже, буди им, грешным!

О голые черепа повешенных плющился дождь, стекал в пустые занорыши глазниц и, переполнив их, выплёскивался, будто скелеты зло оплакивали свою участь. Помрачёнными от ужаса глазами провожали уплывающих удавленников, у одного из которых при качке плота хлопала жёлтозубая челюсть.

— Ка-а-ар! — перепрыгнув с плеча на дощечку с надписью дёгтем «ВОР», жутко попрощался ворон, и плот сгинул, как занавесился густой сетью ливня.

— Свете наш, Исусе, — шептал Аввакум, раскачиваясь на тюке. — Скорбь и теснота на душе человека, творящего зло. Как скряга, копит он на себя гнев на день гнева и суда Твоего. Каждому воздаешь Ты по делам его, ибо любя наказуешь…

Под парусом, притихшие после недоброй встречи, подплыли к Нижнему Новгороду, поддёрнули лодию на песчаный берег, с кормы опустили якорь. Вечерело, всё ещё, хоть и реденький, накрапывал дождь, кое-где по обрывам и овражкам стлался туман, расчёсанный на долгие неподвижные пряди, пофуркивая крыльями, суетливо — к вёдру — толклись в небе галки. Из-за стен города пучились померкшие купола, где-то там зазвонили спешно, будто пожарным сполохом, но тут же затихли.

Аввакуму надо было зайти в город, увидеть доброго слугу Божьего дьякона Фёдора, грамотку от московского знакомца передать, да и заночевать не грех. В тепле молебен за всех странствующих отслужить. Господа поблагодарить. Позвал с собой Даниила, тот отказался, да и кормщик отсоветовал — чуть забрезжит, снимутся: ветер попутный, а прозеваешь — на вёслах хлопать в день по версте. Это тебе не в Казань, по течению хоть в кадушке плыви.