Книга Шаман - Татьяна Успенская

— Я физик, — сказал скрипуче. — В прошлом, правда. В физике много необъяснимых на первый взгляд явлений, которые часто кажутся нам чудесами. Мне нравилось отыскивать им объяснения. Представьте себе, почти всегда я находил их! Иногда объяснения оказывались самыми простыми. Понять же действия этого человека я не могу. Он выворачивает больного наизнанку. Будьте уверены, именно наизнанку. — Старик пытался говорить тихо, но у него не получалось, он тонко, громко скрипел. — Тайну его власти над человеком я понять отказываюсь.

Скрип старика вселил в Нину надежду. Она стала слушать внимательно.

— Отец у меня тоже был физиком. Вместо сказок он рассказывал мне о земном притяжении, о вулканах, о гибели Помпеи, о ледниковом периоде и об электричестве. Чуть не с пелёнок я знал, почему бывает солнечное затмение, как рождаются молнии и радуга. А теперь… — Старик повернулся к внуку, погладил его по голове. — Посмотрите, этот мальчик лежал без движения девять лет. В два года он упал с качелей. Долго болела коленка, потом стала волочиться нога, потом отнялась. Через пять лет он мог двигать только руками. Остались живыми голова и руки… Остальное неподвижно. Сколько врачей лечило его, сказать не берусь. Какими только таблетками ни кормили! Делали уколы, массажи. Улучшения не было. А этот волшебник, — кивнул старик на дверь комнаты, — придёт — уйдёт, придёт — уйдёт. А я стою под дверью, первый раз в жизни подглядывал и подслушивал! Вроде ничего особенного не делает. Склонится над Витей, приказывает: «Смотри в глаза, ни о чём другом не думай!» Растирает его, поит лекарством, говорит что-то. Слова неразборчивы. А однажды… я даже вздрогнул от Витиного крика: «Деда, шевелятся!» Честно говоря, я потерял соображение, сполз по двери и сидел на полу, не мог подняться.

И Нина, кажется, тоже слышит захлёбывающийся Витин крик: «Деда, шевелятся!», «Деда, я сижу!».

— Другой ребёнок капризничает, — громко рассказывал старик, — а Витя… ни слезинки, ни жалобы во все девять лет! Вы не знаете, какой он у нас!

— Может, придёте к нам в гости? — спросил неожиданно старик у Нины. — Увидите его работы из пластилина: двор Екатерины II, Бородинское сражение, казнь Калашникова по Лермонтову. Такие композиции!

— Деда!

— Я от дочки скрыл знакомство с этим врачом. Вдруг и этот опыт оказался бы неудачным? А тут — чудо! Чудо! — повторил старик.

Старик с Витей, ещё десять минут назад чужие, приблизились к её судьбе вплотную, как отец, как Варька с Ильёй, как Кнут.

— А я никак не выздоровею, — раздался голос. В тёмном углу сидела пепельная старушка, в длинном платье, с перламутровой брошью, и безостановочно кивала им. — У меня болезнь Паркинсона, я всё время так и трясусь.

Нина повернулась к старику — почему же великий Кеша не вылечил несчастную? И увидела: старик худ, бледен, под глазами мешки. Да он сам тяжело болен!

Старушку врач не вылечил. Старика врач не вылечил.

И сразу ушли силы. Руки, державшие Олю, затекли до онемения, а тело расползлось по креслу, дряблое, не тело — студень. Спать. Только спать.

Наверное, она уснула бы, если бы ей не мешал солнечный свет, тёкший по полу из-под неподвижной двери, за которой находился врач. Свет рассыпался по полу веером, слепил сквозь веки, вселял беспокойство.

— А сколько времени, позвольте узнать, вы лечитесь? — грозно спросил старик.

— Я прошла четыре сеанса. И никаких улучшений.

Оля спала. Личико её было жалко. Восковое, вытянувшееся, с узеньким, острым хрящиком носа.

— Поговорите со мной, — снова громко сказал молодой человек. — Мне страшно. Я никак не могу уснуть. В голове что-то крутится, звенит, вспыхивают огни — чёрные, красные, зелёные. Уберите их! — Но тут же возбуждение покинуло молодого человека, он поник. — Я никогда не выздоровею!

— Ерунду болтаете! — рассердился старик. — Одолеет врач и вашу болезнь. Извольте не сомневаться. У нас уже целый месяц праздник. Только не могу понять, как он лечит. Гипноз, травы…

— Вся сила в крови, — прервал его Витя. — Дядя Кеша пускает по мне кровь. Возьмёт меня за руку, вот здесь, сожмёт… Посмотрите! Вонзится в меня взглядом! По мне начинает бежать кровь. От головы бежит по спине к ногам, к самым ступням, а потом от ступней к голове. Я думаю, это всё равно что огонь бежит. — Мальчик говорил звонко, чистым детским голосом. Нину очень удивила взрослая речь мальчика, она хотела разглядеть Витю получше. С трудом подняла веки. — Побегает, побегает огонь, и пальцы оживают, начинают шевелиться! — Витя смотрел на деда яркими голубыми кружками глаз, ореолом над ним пушились светлые лёгкие волосы.

Распахнулась дверь. Солнечный свет вынес маленькую худенькую девушку и втянул в себя двух пожилых женщин, одинаково высоких, с одинаковыми причёсками.

— Мальчик правильно говорит, я тоже так понимаю. Кровь бегает огнём, — подтвердила женщина с коровьими глазами.

Не сон, не явь. Нина слышала шёпот, голоса, впервые за полтора года видела лица, но горячая ткань кресла, свет от солнечных половиц обволакивали её покоем. Тоже впервые за полтора года пришёл к ней этот добрый покой. Спит она или ей кажется, что спит. Сколько проходит времени, она не знает.

От вещей в этом доме — тепло, новая жизнь. Не сон, не явь. Страдающие и радующиеся люди, странный острый запах, развешанные по стенам и над Кешиной дверью неизвестно чьи вымпелы и грамоты за спортивные успехи, книги.

Книг много. Они аккуратно стоят в шкафах. Майкл Вуд «Из летописи человеческой души», Папюс, Базант «Древняя мудрость», Кудрявцев «Магнетизм и гипнотизм, их сходство и различие», Авиценна.

На шкафах и под шкафами — папки с твёрдыми обложками, в таких лежат у них в издательстве самые большие рукописи. На подоконниках, в углах комнаты пакеты с травой и охапки сухой травы. Вот отчего в доме такой удивительный запах! Душистое сено, сладкая приторная гвоздика. А ещё горьковато подступает волнами запах полыни. Запахи кружат голову, усиливают слабость.

Что это за врач? Как он лечит? Гипноз — одно, травы — другое.

Внезапно раскрылась дверь, и в комнату вбежал ребёнок лет трёх, в золотых кудряшках. Он запрыгал по комнате.

— Н-но, н-но, — понукал он себя, высоко задирая ноги и искренне веря в то, что он сейчас на коне. — Н-но!

Розовощёкий плотный ребёнок. Но первое впечатление рассеялось очень скоро: виски и скулы мальчика подпалились желтизной. Нине стало не по себе.

Берёза перекинулась мостом через заросли влажной травы. В этой траве ногам холодно. Нина взобралась, села на согнутую грозой берёзу. Так будет всегда — рассыпавшееся в зелени солнце, ветка у лица… И Олег. Широкоскулый, широкоглазый, широкоплечий. Он стоял около, опустив руки, снизу смотрел на неё.

— У тебя острые коленки, — сказал неожиданно.

Она спрыгнула на землю, но, едва коснулась влажной травы, Олег поднял её и понёс. Близко-близко золотилась его щека. Лес снизу, запрокинутый, был совсем незнаком: ветки ёлок, лежащие плашмя, казались гладкими; розовели, складывались один на другой листья орешника.