Книга Сторонние наблюдения (сборник) - Анатолий Вульф

В Линкольн Центре в тот вечер показывали «Евгения Онегина». Артем с Софочкой поднялись на лифте на самый верх и заняли свои места на балконе. Приземлившись в удобное кресло, Артем совершенно расслабился и обмяк. Первый акт прошёл перед его глазами, как сон, он то погружался в приятную дремоту, то под сладкие звуки знакомых с детства арий выплывал в реальность происходящего на сцене. Иногда он незаметно для себя даже подпевал солистам, начиная при этом следующую арию раньше, чем они. Софочка сильно пихала его локтем в бок и змеиным шепотом требовала немедленно прекратить это безобразие. Артем успокаивался, недоумевая, почему на сцене периодически оказывалось две Татьяны и два Онегина одновременно.

Перед началом сцены дуэли занавес поднялся и открыл вид на задник с изображением заснеженной лесной поляны где-нибудь в Вирджинии или Мэриленде, но никак не в России. Такого Артем никак не мог снести и, громко рассмеявшись, саркастически заметил: «Ну, это не русский лес!» В полной тишине его высказывание прозвучало на весь зал. Софочка готова была провалиться сквозь землю. Артем получил очередной увесистый толчок локтем в бок и ухватил краем глаза молнию испепеляющего взгляда супруги.

Ленский пришел на дуэль в жилетке народовольца, и дуэлянтам почему-то выдали ружья, как будто они собирались на охоту. Действие спектакля по модной ныне тенденции и по совершенно непонятным Артему соображениям было перенесено куда-то на конец девятнадцатого века. Артем никак не мог взять в толк, зачем понадобилось делать Ленского революционером и вместо пистолетов вооружать дуэлянтов охотничьими ружьями. От охватившего его возмущения Артем вдруг выпалил на весь зал: «Но зачем же ружья!»

Софочка на сей раз так пихнула его в бок, что Артем, охнув от боли, тут же протрезвел и до конца спектакля сохранял полное молчание.

Когда опера закончилась и бурные овации с выкриками «браво» улеглись, зрители устремились к выходу. Позади Артема и мрачной, как туча, Софочки следовали две русские дамы. Одна из них громко сказала: «Какое безобразие!». Софочка взглянула на Артема и в ее взгляде он прочитал «Ну что, допрыгался? Вот, все вокруг возмущаются твоим поведением!»

И тут, как бы отвечая ее взгляду, женщина закончила свою фразу: «Не могли ребенка вынести из зала, он своим криком всю оперу испортил!»

Дурной глаз

Боря Стоцкий слыл человеком обстоятельным. Еще когда учился в Академии художеств в Ленинграде, он всегда вовремя выполнял все задания по искусству, исправно посещал лекции и в то время, когда его сокурсники безудержно пили водку из майонезных баночек, за неимением нормальных стаканов, а потом отрубались на ночь там же, в живописной мастерской на «палатях» (так они называли составленные друг на друга подиумы для натуры), Боря неустанно посещал анатомичку, где до поздней ночи оттачивал рисование задов, ляжек, локтей и прочих частей человеческого тела. Нельзя сказать, что Боря был очень талантлив, но он, что называется, брал задом.

Его усердие приносило хорошие отметки и уважение профессоров, но студенты недолюбливали Борю, считая его паинькой и профессорским прихвастнем. На последнем курсе Боря женился на сокурснице Верочке Дружининой, девушке чрезвычайно милой, талантливой и очень тихой. Верочка всегда просто присутствовала в аудитории и говорила, только когда к ней обращались на прямую. Они сблизились на одной из вечеринок под грохот рока и в парах табачного дыма. В мелькающем свете красных прожекторов Верочка казалась Боре необычайно красивой и желанной, он протанцевал с ней весь вечер, затем они уединились в пустом рисовальном классе, а на утро совершенно не выспавшиеся пошли на лекции. Затем все завертелось с невероятной быстротой, через пару месяцев они подали заявление в ЗАГС и вскоре сыграли свадьбу.

После окончания Академии, чтобы заработать на жизнь, им пришлось заниматься в основном оформиловкой, писали дурацкие социалистические обязательства, рисовали серпы и молоты, красные звезды и прочую советскую галиматью. Жили у родителей Веры, где по крайней мере у них была своя малюсенькая комнатка. Когда советская система начала разваливаться на глазах и жить стало совсем невмоготу, Боря стал подумывать об отъезде. Раньше у него такая мысль не возникала, но тут начался повальный исход, уехали многие родственники и знакомые, даже те, кто ранее презирал эмигрантов и считал их предателями Родины. В Израиль Боря с Верой ехать не хотели и договорились с родственниками в Нью-Йорке о спонсорстве.

В Америке при всех трудностях вновь прибывших иммигрантов дела у них в начале сложились неплохо. Хотя родственники, считая, что художники при капитализме вообще никому не нужны, ориентировали Борю с Верой на малоквалифицированную работу, они сумели провернуть пару вполне успешных выставок. Интерес к русскому искусству, только что вырвавшемуся из-за железного занавеса на Запад, был довольно высок, и под влиянием момента Боре с Верой удалось несколько подправить свое материальное положение и переехать от приютивших их поначалу родственников в свою собственную квартиру.

Успех продолжался некоторое время, пока Советский Союз совсем не развалился, русскими художниками наелись досыта и за редкими исключениями о них просто забыли.

Вера подрядилась на три дня в неделю делать paste-up[2] в дизайнерской конторе, что помогало им хоть как-то свести концы с концами.

Боря вспомнил, что в академии неплохо писал портреты, и повесил в местной синагоге объявление, предлагающее услуги русского портретиста. Заказчики долго не объявлялись, и Боря стал было подумывать о работе в ближайшем Макдональдсе, но тут ему позвонил один богатый еврей и заказал свой портрет. Боря работал быстро, и портрет был готов уже дня через три. Заказчик остался очень доволен и помимо гонорара заплатил Боре еще и щедрый бонус. А через неделю у заказчика случился обширный инфаркт, и он скоропостижно скончался. Боря не придал этому большого значения, поскольку заказчик был человеком далеко не молодым и вполне мог сыграть в ящик в любой момент. На похоронах портрет выставили на общее обозрение, и у Бори сразу же появилось несколько новых заказов. Он работал не покладая рук и, вскоре закончив все заказы, получил неплохой куш. Но не прошло и месяца, как все портретируемые Борей люди при тех или иных обстоятельствах неожиданно отошли в лучший мир. Сомнений быть не могло, Борина живопись явно приносила людям несчастья, и он твердо решил впредь больше не писать никаких портретов. Это было не трудно сделать, поскольку слава о Борином дурном живописном глазе быстро расползлась по всему Нью-Йорку и уже никто не рискнул бы заказать ему портрет.

Долгое время Боря вообще боялся взять в руки кисть и подрабатывал курьером, развозя почту на велосипеде. Жили они с Верой очень скромно, но их скудных заработков едва хватало даже на такую скромную жизнь. Детей они тоже побаивались заводить, поскольку были наслышаны о том, как дорого растить детей в Америке. Боря постоянно ломал себе голову, как бы им хоть немного поправить свое материальное положение и встать на ноги, и однажды ему пришла в голову интереснейшая мысль.