Книга Начальник тишины. Повесть-притча для потерявших надежду - инок Всеволод (Филипьев)

– Василиса, ты ведь даже не спросила, как меня зовут.

– У нас не принято. А как тебя зовут? Король Лир?

– Меня зовут Влас… Когда я вошел, ты нож сломала об стенку. Почему?

– Дорогой Влас, или как там тебя зовут на самом деле, – вкрадчиво-ядовитым тоном ответила Василиса, – очень тебя прошу, не лезь мне в душу. Моя душа – запретная зона, огороженная колючей проволокой с электрическим током. Полезешь – убьет.

– Я заметил уже…

Они замолчали. Василиса уткнулась лицом в ладони. Влас тем временем осматривался. Его поразило, что комната Василисы менее всего походила на приют блудницы. Скорее, это была комната десятиклассницы-отличницы. Цветы в горшочках. На окне новогодне-рождественские еловые ветви в большой вазе. Чистота. На полке фотографии родителей, белой пушистой кошки и в самом углу, в тени… Влас напряг зрение. Ошибки не было, – в тени стояла маленькая икона Спасителя.

– Ты что, во Христа веруешь? – нарушил молчание Влас.

Василиса метнула пронзительный взгляд в его сторону:

– Слушай, поэт, тебе не кажется, что это место не самое подходящее для бесед о Христе?

Влас словно ждал команды. Он стремительно подошел к Василисе, крепко сжал ее руку выше локтя и твердо сказал:

– Слушай, девочка, а ты думаешь, камера смертников, где я сидел десять лет назад, была более подходящим местом для таких бесед? Сиди тихо. Я сейчас тебе расскажу что‑то очень важное. Не перебивай. Потом можешь все забыть. Можешь считать меня идиотом. Можешь… Но сейчас ты выслушаешь. Поняла? – Влас разжал руку.

– Поняла, – робко ответила Василиса, оцепенев от неожиданной властности странного гостя.

Глава одиннадцатая.
Иеромонах Серафим

Лучи заходящего солнца преломлялись в длинных сосульках и, превращаясь в солнечных зайчиков, мельтешили на крыльце приходской избушки. Кот Абрикос с интересом наблюдал за игрой света и время от времени пытался поймать лапой солнечных проказников, но они проскальзывали между когтями.

Абрикос был под стать своему хозяину иеромонаху Серафиму: такой же добродушный, дородный и пушистый (у хозяина были пышные волосы, затянутые в косу, и окладистая, как у преподобного Максима Грека, борода с проседью). Только возраст у них был разный: Абрикос был еще довольно молод, а отцу Серафиму недавно исполнилось шестьдесят четыре.

Ступая вразвалочку, отец Серафим поднялся на крыльцо избушки. Затем он, как на картине «Три богатыря», осмотрел из‑под руки заснеженные просторы этой безлюдной в зимнее время подмосковной местности. Улыбнулся. Вздохнул о чем‑то своем. Перекрестился на стоящую рядом деревянную церквушку, выкрашенную в нежно-зеленый цвет.

– Красота‑то какая. Благодать Господня… – задумчиво произнес он и весело обратился к коту: – Эй, Абрикос, экий ты, брат, ленивец! Твой настоятель, понимаешь, и Богу помолился, и в поселок сходил, и снег почистил, и дров наколол, и еду тебе приготовил, а ты все «радуешься на ложе своем».

Абрикос встал, потянулся, выгнув спину дугой, и широко зевнул.

– Плохой из тебя послушник. Никудышный. Одно тебя и спасает, что других у меня нет.

Кот начал ластиться к хозяину.

– Ладно, не попрошайничай. Сейчас, сейчас вынесу тебе еду, потрапезничаешь.

Накормив кота на крыльце, отец Серафим вернулся в избушку, куда за ним увязался и Абрикос. Иеромонах заварил себе черного, как деготь, чая, налив кипяток из электрического самовара. Потом сел за письменный стол. Над столом в красном углу величественно возвышалась икона «Спас Благое Молчание». На ней был изображен Господь Иисус Христос – Отрок в блистающих золотым светом одеждах. Лик Его дышал свежестью юности.

Отец Серафим долго смотрел на икону, и, наконец, прошептал:

– Спас Благое Молчание. Начальник тишины. Похоже…

На письменном столе лежала истрепанная рукопись. То была средней толщины ученическая тетрадь с пожухшими листами, плотно исписанными, а кое-где и исчерканными чернильной ручкой. Во многих местах чернила потекли. На обложке тетради было красиво выведено название: «Начальник тишины». Автор указан не был. Внизу имелась надпись: «Начато 5 июля 1969 г. – окончено 5 июля 1975 г.».

Отец Серафим бережно погладил тетрадь и открыл ее…

Рукопись дорого ему досталась. Он из‑за нее чуть жизни не лишился.

Прошлым летом, несмотря на свой далеко не юношеский возраст, иеромонах отправился в Абхазские горы к пустынножителям. В советское время их там много подвизалось, но с началом перестройки по разным причинам стало значительно меньше. Однако, были… Много удивительного приходилось слышать отцу Серафиму про кавказских пустынножителей, про этих христианских героев духа. Про то, как их арестовывала милиция и убивали охотники, как военные преследовали их на вертолетах, про их молитвенное делание и чудотворения, про святость жизни. Вот и решил отец Серафим посетить благословенную Абхазскую пустыню. Добравшись с разными приключениями до затерянного в горах поселка, он нашел жившего там старенького монаха, в прошлом подвизавшегося в горах. Монах охотно согласился быть проводником.

Летом в горах, как в райском саду. Птахи сладко щебечут. Растительность поражает многоцветием палитры. Воздух, кажется, можно пить, как прозрачную родниковую воду. Среди этого благолепия отец Серафим почти не замечал трудностей пути, а ведь приходилось пересекать стремительные студеные горные речки и часами идти по острым камням… Отец Серафим взмок от пота, но усталость его была какой‑то хорошей, радостной. Паломники посетили нескольких пустынножителей, духовно утешились их беседами и ласковым обхождением.

И вот через несколько дней пути отец Серафим, углубясь на привале в чащобу, случайно обнаружил загадочную келью. Правда, тогда он еще не знал, что она загадочная. Но вскоре это сделалось очевидным. Монах-проводник, добрую половину жизни подвизавшийся в этих местах, понятия не имел о существовании кельи. Впоследствии выяснилось, что вообще никто из окрестных пустынножителей ничего про эту келью и ее хозяина не знал.

Справа от кельи отец Серафим чудом углядел небольшой холмик, сплошь заросший терновым кустарником. По полусгнившей дощечке с надписью удалось определить, что это – могила хозяина кельи. Эпитафия гласила довольно странно: «Иерей Божий, когда ты найдешь мою убогую могилу и когда будешь читать мою рукопись, помяни за упокой меня, грешника, имя мое Бог знает. Я не имел права жить с людьми». Ниже был нарисован восьмиконечный крест и стояла дата кончины: «5 июля 1975 г.».

Келья от времени совсем развалилась. Дверь покосилась и почти выпала. Крохотные оконца были завешены полуистлевшими тряпками. В одном месте ржавый лист кровельного железа провалился, и через образовавшееся отверстие келью периодически заливало дождем, а зимой засыпало снегом. Однако, как ни странно, вторая половина кельи, где стоял самодельный столик из ствола дерева, была в порядке. В этой части кельи на стене висела почерневшая от времени икона Пресвятой Богородицы Иверской, написанная скорее всего еще до революции каким‑то деревенским богомазом. Несмотря на техническое несовершенство изображения, отец Серафим отметил умилительную детскую простоту иконы. «Вот такие простецы, как этот богомаз да этот отшельник, и наследуют Царство Небесное», – подумал он.