Книга Исход - Виктория Гетто

Хотя по поводу последнего я спокоен как удав. Народец здесь, как я вижу, непуганый. А после двух лет войны – год на отдыхе, для меня это… Дочь толкает в бок, шепчет:

– Хватит. У тебя глаза такие, что у меня мурашки по спине бегают.

Отвечаю ей тоже шёпотом:

– Как тебе новое место?

Она корчит рожицу, и я невольно улыбаюсь.

– Примитивные они.

– Так это и хорошо. Значит, нам не соперники. Тут можно таких дел наворотить – ого-го!

– Думаешь, мать на это пойдёт?

– А ты считаешь – нет? По крайней мере, тут хоть сможем жить нормально, а не в ожидании неизвестно чего и от одной подачки до другой. Да и мне уже не так много осталось деньги в командировках зарабатывать. И Вовку надо к настоящему делу пристраивать. Хватит с него. А то так и жизни не увидит. А тут… – обвожу коротким жестом вокруг себя.

Дочка улыбается. Она помалкивает, но мне как-то раз по пьяному делу поведала о тех нравах, что творятся у них в полиции… В общем, тоже не сахар и тоже не очень. Словно пауки в банке…

Остаток дня пролетает в мгновение ока: наблюдение за аборигенами, сон, дежурство. К пяти вечера, как Серый и говорил, артподготовка за нашими спинами затихла, так что будем возвращаться назад без риска попасть под «чемодан» или схлопотать осколок…

– Интересная у них здесь война, – говорит Эсминец.

Инженер зло отвечает:

– Джентльменская. Всё по правилам, по уложениям, благородно. Только от этого крови меньше не становится.

– Всё, – смотрит Серёга на часы. – Тридцать минут глубокого отдыха, потом выдвигаемся назад. Миха, на тебе с Врединой то, о чём говорили.

Киваю, машинально трогаю рукоятку 78-го на поясе. Нет, резать пленника я не собираюсь. Ни в коем случае. Тут своя фишка, отработанная на доброй полусотне прежних языков в куда более жестоких местах. Дочка косится, но молчит, протирая перчаткой начинающий запотевать воронёный ствол СВД.

– Тогда мы пошли.

Серый кивает. А чего народ задерживать? Пока они доберутся, мы своё дело сделаем.

…На ловца, как говорится, и зверь бежит. Едва мы с дочерью приблизились к дороге, переведя дух, поскольку рванули бегом, как услышали негромкие возгласы на непонятном языке. Понятно почему – мир другой и, соответственно, всё иное. Вряд ли здесь будет что-то общее, несмотря на совпадение названий стран.

Осторожно раздвинув кусты, я сразу заметил сгорбленную фигуру, оттирающую обувь большим листом, чего-то вроде лопуха. Она-то и чертыхалась, судя по интонациям. Чуть другого оттенка плащ-шинель, большая кобура на поясе с местным образцом пистолета или револьвера, длинный клинок на боку в ножнах светлой кожи – всё говорило о том, что это явно не рядовой. Рука легла на рукоятку ножа, расстегнула клапан, удерживающий его в ручных ножнах. Я примерился – подходяще. Дочка с некоторым страхом следила за моими действиями, напрягшись, словно струна. Я сделал привычный жест, мол, смотри по сторонам. Теперь только дождаться, пока абориген выпрямиться… Есть. Резкое движение, и… С тупым стуком рукоятка 78-го врезалась ему в затылок. Тушка беззвучно кувыркнулась в глину. Готово. Взгляд на Ирину – в ответ короткий кивок. И я, неожиданно для себя, громадным прыжком оказываюсь рядом с ним. Мать! Забыл, что тут явно сила притяжения меньше земной! Адреналин бушует в крови, но руки действуют чётко. Выдёргиваю из кармана брюк обычный пластиковый хомут, рывком затягиваю на запястьях. Закидываю пленника на плечо и скрываюсь уже на другой стороне дороги. Следом тенью бесшумно скользит дочь, держа винтовку настороже и озираясь по сторонам.

Углубляемся в лес метров на двадцать, и я сваливаю тело на землю. Извлекаю всё «холодное и горячее», тщательно обшариваю карманы: большой неуклюжий кошелёк натуральной кожи, пара писем или чего там в нагрудном кармане, россыпь патронов в другом, складной нож, вроде садового, довольно грубой работы с деревянными щёчками. Всё? Похоже. Теперь подождать. Грудь пленника мерно вздымается, и жилка на виске пульсирует в такт слабому дыханию. Ирина задумчиво смотрит на аборигена.

– Он симпатичный.

И верно – черты лица правильные, относящиеся к давно утерянному у нас фенотипу, который ещё можно иногда увидеть в глухих местах страны и на старинных фотографиях и дагеротипах. Равнодушно пожимаю плечами.

– Па… Давно ты этим занимаешься?

– Как сказать… В армии научили. Знаешь же, где я служил…

– Да ты почти не рассказывал. Только пару фотографий и видела.

Ухмыляюсь в ответ:

– Так их и так всего две. Меньше знаешь, лучше спишь. И маме только не говори, что видела.

– Как?!

– В смысле – обо мне. О переселении ещё ничего не решили. Идею вбросили, ребята тоже наверняка свои мысли имеют. Так что обсудим дома и решим, что и как.

Дочка чертит пальцем по земле, потом поднимает голову, поправляя выбившийся из-под тактической шапочки локон, а я невольно любуюсь ей – она у меня красавица… В маму.

– Не знаю я, пап. И дома ловить уже нечего, и сюда как-то стрёмно.

– Понимаю. Но сначала послушаем господинчика. Атам уже решим.

Она согласно кивает.

Тем временем из кустов подтягиваются наши. Они удивлённо рассматривают мирно «спящего» рядом с нами языка.

– Что? Как заказали – так и получите.

– Ну ты… – Владыка Войны завистливо цокает языком.

Я машу рукой:

– Они здесь непуганые. Ничего сложного. Будь кто из наших, пришлось бы попотеть…

Срезаем шест, стягиваем пленнику руки и ноги пластиковыми стяжками, заклеиваем на всякий пожарный скотчем рот, и Тролль и Эсминец подхватывают его, словно охотничью добычу. Мы спешим к точке перехода. Хвала богам, пленник вскоре приходит в себя и по тоннелю шагает на своих двоих.

На этот раз путь под землёй даётся мне легче. Дочка вообще цветёт и пахнет, перехватывая уважительные взгляды взрослых мужчин. Королева! Я улыбаюсь краешком губ. Серый открывает крышку люка, и мы выбираемся в его палатку. С облегчением усаживаюсь на стул и вытягиваю ноги. Оружие оставлено в подземной камере, только нож на поясе. Дочка плюхается рядом. Серый облегчённо машет рукой:

– Уф! Наконец-то…

– Что с пленником будем делать?

– Как что?! – Серый даже подскакивает на табуретке. – Сейчас чайку попьём и будем допрашивать!

– А кто его язык знает?

Серёга хмурится:

– Ну, не скажу что хорошо. Но понять сумею…

Он со вздохом поднимается, шлёпает к кулеру, стоящему в углу. Я делаю себе крепкий кофе с лимоном, Иришка пристраивается рядом, жадно осушая кружку с чаем. Разные у нас вкусы. Я – кофейник. Она – чайник. Серый что-то неразборчиво говорит в стоящую на столе портативную «моторолу», и вскоре полог палатки распахивается. Нам приносят пышущую жаром еду. Раздался общий довольный возглас, и через пару минут со всех сторон послышалось размеренное чавканье, аппетитом никто не обижен. Но у меня после возвращения такое ощущение, что со мной что-то происходит, явно чувствую некие процессы в организме…