Книга В последнюю очередь - Анатолий Степанов

― Ну, а если его машина поблизости ждала?

― Все может быть, ― согласился Саша. Помолчали.

Хас-Булат удалой!

Бедна сакля твоя!

― раздался вдруг сверху неверный, колеблющийся голос. Пели в мансарде, куда прямо из комнаты вела крутая лестница.

Песня звучала как волчий вой, вой смертельно раненного волка. И лихость в ней предсмертная была, и отчаяние, и надежда неизвестно на что, и забытье. Там, наверху, пел человек, потерявший все и выплескивающий в этой странной песне последнее свое человечье.

Саша, вскочив, отпрянул к стене, требовательно спросил:

― Кто там?

Сергей захохотал, засмеялась мелко и Клава.

― Клавдия, иди успокой его. ― Клава стала подниматься наверх, а Сергей объяснил: ― Батя ее там. Приехал сегодня с Болшева, ну и выпил лишнего. Заснул вроде, а теперь, видишь, проснулся.

― Всего-то я бояться стал. ― Саша жалко улыбнулся и вернулся к столу.

― Руки тебе оторвать за этот мешок с рисом! ― коротко сказал Сергей. Саша промолчал: говорить было нечего. Спустилась Клава.

― Прямо как ты, Саша, ― Сергей вилкой выдернул из непочатой бутылки залитую сургучом картонную пробку, налил стакан, протянул Клаве. ― Отнеси.

― А мне пить что-то расхотелось, ― признался Саша. Клава пошла наверх. Сергей проводил ее взглядом.

― Ты, верно, крупную шайку тронул, Сашок. Как ни охраняют пути, все равно чуть ли не каждую ночь грабят. Умело орудуют, нахально. На днях вагон американской тушенки, говорят, распотрошили. А ты понимаешь, что такое по сегодняшний день вагон тушенки? Надо полагать, и мешок твой с рисом ― оттуда. В милицию обратиться надо.

Саша поднял голову, криво усмехнулся.

― То-то и оно, ― продолжил Сергей. ― Замазался ты.

― Артура жалко, ― вдруг сказал Саша.

― Какого еще Артура? ― раздраженно удивился Сергей. ― Ты себя жалей, Сашок.

― Его папа с мамой Артуром назвали. А на рынке он под кликухой ходил. Ай ты Пуха, Пуха!

― Еще тебе кого жалко? Может, Семеныча? ― ядовито поинтересовался Сергей.

― Нет, Семеныча мне не жалко, ― рассеянно ответил Саша.

― Ты о себе думай! Как жить будешь, куда пойдешь? Дорожек, тропинок, тропочек перед тобой ― не перечесть. А жизнь одна. Выбирай, Сашок, дорогу, выбирай!

― Ну, я пойду. ― Саша поднялся.

― Я провожу? ― предложил Сергей. ― У тебя заночевать могу.

― Так теперь и будешь при мне вечным стражем? Не надо, Серега. Да и здоровье твое не богатырское.

― Это точно, ― горько согласился Сергей.

Сверху опять понеслось:

Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою!

А за это за все ты отдай мне жену!

― Живут же люди! ― сказал Саша и направился к дверям.

Дорога от Кочновского по Красноармейской до Малокоптевского переулка короткая. Но преодолевал ее Саша долго. Рывками, бросками, через большие остановки, когда он осматривался, проверял, не следят ли, не целятся ли. Как на войне. Как на фронте.

У себя в комнате Саша закрыл на задвижку окно, закрыл на ключ дверь, потушил свет и поднял бумажную штору. Не раздеваясь, плюхнулся на диван, закинул руку за голову и стал слушать ночь. Проблеяла на путях одинокая "овечка". Зашумел где-то рядом автомобиль и, недолго поурчав на холостых оборотах, снова зашумел и удалился. Тишина. Саша лежал с открытыми глазами.

В темной синеве окна незаметно появилось еле различимое пятно. И слабый звук возник. Кто-то пытался открыть окно. Саша беззвучно вскочил, осторожно повернул ключ в двери, приоткрыл ее и метнулся в коридор.

Он обогнул угол, прижимаясь спиной к стене, угрем вывернулся к палисаднику и увидел неясную фигуру, которая громко барабанила в стекло его окна и звала Аликовым голосом:

― Саша! Саша!

Саша бесшумно приблизился к Алику и спросил прямо в ухо:

― Ты что орешь?

Алик присел от неожиданности и, не оборачиваясь, пришел в себя, обернулся, посмотрел на Сашу гордо и ответил сугубо официально:

― Если ты думаешь, что я пришел мириться с тобой, ты горько ошибаешься: я не намерен возобновлять дружеских отношений.

― Да ну! ― картинно удивился Саша.

― Не "да ну", а вот так.

― Так зачем ломишься ко мне?

― Только что приходил отец, и я ему все рассказал. Он хочет тебя видеть.

― Палыч приехал! ― неподдельно обрадовался Саша. ― Так пусть отдыхает! Завтра поговорим!

― Завтра, то есть сегодня, ― уточнил Алик, ― он уезжает опять.

― Тогда пошли, ― решительно сказал Саша, и они пошли. Саша впереди, Алик ― воспитанно ― сзади.

По деревянной лестнице они поднялись на второй этаж. Светила синяя маскировочная лампа. Саша вдруг резко оглянулся. На лице его, синем от лампы, был ужас. Алик мгновенно развернулся к опасности и, получив могучий пинок в зад, покатился к межэтажной площадке, глухо считая ступеньки.

― Что здесь происходит? ― поинтересовался невысокий складный мужчина средних лет в гимнастерке с отложным воротником, к которой по-довоенному были привинчены два ордена Красного Знамени ― боевого и Трудового. То был лихой рубака ― командир в отряде Сиверса и армии Буденного, председатель контрольной комиссии Орловского губкома в 1924 году, студент Промакадемии с 28-го года, а уже с 31-го ― начальник строительства многих и многих военно-промышленных объектов. Отец Алика и Ларки. И Сашин отец. Даже больше, чем отец. Иван Павлович. Палыч.

― Алик поскользнулся! ― охотно объяснил Саша и почувствовал себя до невозможности фальшиво. ― Ты такой неловкий, Алик.

Алик уже встал и снизу смотрел, как они обнимаются. Иван Павлович отодвинул Сашу, полюбовался на награды.

― Пошли на кухню, герой. Все спят, поговорить нам больше негде.

В общей на весь коридор кухне, Иван Павлович разжег керогаз, поставил чайник, дождался, пока уйдет принесший хлеб, сахар и банку американской колбасы Алик, спросил Сашу, чинно сидевшего на табурете:

― Так почему же ты все-таки опоздал на трое суток?

― Да билета не мог достать, ― беспечно ответил Саша.

― Это ты не мог достать билета? Врешь.

― Ну, тогда как на духу. Загулял.