Книга Прячься, девочка, он уже здесь… - Василий Гавриленко

Девочка побежала прочь.

— Стой, — прозвучало ей вслед. — Вернись! Ты не можешь предать.

Из озера в сопровождении мутной воды выпрыгнуло черное чудовище»…

Тельма заплакала. Лий часто-часто заморгал ресницами, готовясь зареветь.

— Бабушка, хватит, мне страшно, — тихо попросил он.

Огонь в очаге затухал, становилось прохладнее. Женщина не понимала, что с ней происходит.

— Замолчите! — крикнул ее устами тот, кто диктовал Руфи свою волю. — Сидите тихо и слушайте…

«Разбрызгивая во все стороны воду и ил, чудовище бросилось за девочкой. Девочка мчалась к лесу, чувствуя за спиной обжигающее дыхание. Ей хотелось оглянуться, посмотреть на чудовище, но было до смерти страшно увидеть его.

Девочка путалась в высокой жесткой траве, редкий кустарник как будто норовил сбить ее с ног. До леса оставалось немного, но последние метры оказались самыми трудными. Густая трава встала стеной, в которую врезалось хрупкое девичье тело. Трава устояла, и девочка повисла в ней, как в гамаке. Черное чудовище настигло ее и потащило к озеру. Холодные воды сомкнулись, желтые кувшинки утонули.»

Снегопад за окном закончился. Руфь испуганно посмотрела на плачущих детей.

— Что с вами, милые? — она бросилась к ним, принявшись успокаивать.

Никто никогда не рассказывал Тельме и Лию таких сказок. Они росли в окружении любви и заботы. Но дети есть дети, они понемногу пришли в себя и уже улыбались, словно ничего и не было.

— Скоро папа придет? — спросила Тельма, накручивая на палец седую прядку бабушкиных волос.

— Скоро, — женщина погладила девочку по белокурой голове. Ей и самой хотелось верить в это, но тревога не оставляла. Лишь на рассвете, когда дети давно спали, кто-то постучал в окно. Руфь, едва живая от бессонной ночи, бросилась открывать.

— Эй, сони! — раздалось за дверью. Это был ее сын, припорошенный снегом, без шапки, с развевающимися на ветру черными волосами. Тоскливый страх в глазах совсем не насторожил мать, а может быть, она ничего не заметила.

— Керк, заходи скорее, — радостно прошептала Руфь. — Ты совсем замерз.

— Здорово, мать, — бодро сказал Керк и нарочито засмеялся.

— Тише, дети спят.

— Спят? В такую рань?

— В такую рань.

Руфь приоткрыла занавески. На улице было еще сумрачно. Молочный туман клубился над занесенной снегом лощиной. Сонный дубовый лесок совершенно утонул в молоке. Еще не истаявшая луна тенью скользила по небу, то исчезая, то вновь появляясь из-за сизых туч.

— Где ты пропадал? — спросила мать, доставая из очага теплую похлебку, стараясь не греметь заслонкой.

— Где был? — удивился Керк. — А где я был?

Он снова рассмеялся.

— Тише, — рассердилась Руфь. — Ты пьян, что ли?

Ей странно было произносить эти слова, а сыну ее, наверно, странно было их слышать: в их роду пьяниц не было.

— Пьян, — усмехнулся Керк и так посмотрел на мать, что ей стало стыдно и больно.

Вчера Керк отправился рыбачить на озеро, взял снасть, бур для высверливания лунок в толстом льду. Ничего этого теперь с ним не было. Не было и улова. Керк пришел возбужденным, бледным и испуганным. Испуг свой он и пытался скрыть под маской удали.

Руфь почувствовала, что Керк хочет рассказать ей что-то, но не может решиться. Она и сама стала вдруг бояться неизвестно чего. Когда, как ей показалось, Керк собрался с духом, она опередила его.

— Ты должен поесть.

Поставила на стол закопченный горшок с похлебкой, положила ломоть хлеба и половинку луковицы. По той поспешности, с которой Керк снял крышку с посудины, она поняла, что он голоден. Но увидев, что находится в горшке, Керк закрыл крышку и брезгливо отодвинул его.

— Что? — удивилась Руфь.

— Это уха, — сказал Керк, взял хлеб и, откусив большой кусок, принялся жевать.

— Ты же любил уху.

— Теперь не люблю, — буркнул Керк.

Стуча босыми пятками по полу, прибежал Лий, за ним Тельма. Увидев отца, они хотели броситься ему на шею, но нечто незнакомое в его облике удержало их. Дети замерли в нерешительности: от отца веяло холодом.

— Папа, ты откуда? — спросил Лий, настороженно блестя глазами.

Керк не ответил, глядя на своих детей так, словно видел их впервые. Его лицо выразило сильную боль.

— У тебя зубки болят? — с интересом и сочувствие спросила Тельма.

— Нет, — проговорил Керк.

У него болела душа. Разве расскажешь об этом ребенку?

— Наденьте валенки, — приказала Руфь. Пол в их домике был холодный, особенно по утрам. Она протянула детям две пары валенок, когда-то сделанных их отцом.

Короткий зимний день умирал. За окном сгущались сумерки. Керк, нахохлившись, сидел в темном углу, довольно далеко от огня. Дети беззаботно играли на полу в свои незамысловатые игрушки: тряпичную куклу и грубо вырезанных из дерева солдатиков. Казалось, что в этой семье воцарился покой.

Но это было далеко от истины — у Руфи состоялся разговор с сыном. Это произошло тогда, когда Тельма и Лий убежали играть во двор. Они пытались слепить снежную бабу, но у них не очень-то получалось: сухой снег не хотел слипаться в комья. И все равно дети старались вовсю.

— Он вернулся, — сказал вдруг Керк глухим голосом, равнодушно глядя в окно.

Руфь вздрогнула:

— Я подозревала…

Керн удивленно вскинул брови и пристально посмотрел на мать, но она больше ничего не сказала.

— Я видел Алисию!

— Значит, Мисош поработил ее волю?

— Не знаю, знаю лишь, что она теперь Хранитель.

— Значит, поработил.

Руфь прекрасно знала, как сильно Керк любил свою жену Алисию, бесследно пропавшую несколько месяцев назад. Он страдал, не находил себе места и — Руфь была уверена — не забывал ее ни на секунду. Что он не готов был сделать ради воссоединения с ней?

— Я должен уйти.

Старой Руфи его решимость не понравилась. Бросить свою мать, бросить детей… Значит, Керк не сумел противиться злу, он поддался чужой воле. Любовь к Алисии победила в нем остальные чувства.

— Алисии больше нет, и ты это знаешь, — жестко сказала Руфь, глядя сыну прямо в глаза. — Та, которую ты видел вчера, не Алисия, а подсадная утка!

Лицо Керка исказила гримаса боли.

— Не смей, — тихо попросил он, сжимая кулаки. Руфь поняла, что спорить с ним сейчас нельзя, даже опасно.

Замолчали. Вдруг глаза Руфи наполнились слезами. Это поразило Керка. Он поверить не мог, что его мать плачет. Она одна вырастила его в дикой глуши, добывая еду охотой на мелкую дичь, обувала, одевала, и, вероятно, у нее просто не оставалось времени на слезы.