Книга Девичьи игрушки - Владимир Лещенко

Заслышав скрип дверей, он обернулся и остро зыркнул на Ивана с его сопровождающим. Погрозил Харону кулаком и жестом показал: выметайтесь отсюда до времени. Не до вас, мол, сейчас. И вернулся к своему занятию.

Проводник снова обошелся со студентом тем же способом. За шкирку – да и с глаз головастого долой.

Оттащил недалече. В соседний покой, из которого в предыдущий вело небольшое зарешеченное окошечко. Втолкнув молодого человека внутрь, запер дверь и вернулся туда, к хозяину.

А Ваня прилепился к решетке, да и взглянул, как он это умел, по-особому.

Батюшки-светы!

Что ж это делается? Куда он попал?

В кресле вместо давешнего мужика в парике восседал, развалясь, сам бог плодородия и соития Приап. Обнаженный, жилистый, с огромной головою.

Перед ним, подвешенный за руки на дыбе, извивался жалкий плешивый старик, вся голова которого была покрыта уродливыми шрамами. Ивану почудилось, что он уже где-то видел этого старца. И даже голос его – скрипучий, с иноземным акцентом, казался знакомым.

– Ты что же это озоруешь? – устало вопрошало божество.

Пытуемый только тряс головою.

– Снать не снаю, ведать не ведаю!

– А кто на прошлой неделе занимался черной ворожбой? Вот, доносят, будто ты хвастался, что спускался в подземное царство. Виделся с Прозерпиною, вопрошал у Плутона…

Приап поднес к глазам какую-то бумагу. Харон услужливо присветил ему канделябром.

– Вопрошал о здоровье Ея Величества…

Старик дико взвыл:

– Клевета есть!

– Да? Положим, что и напраслина, – как-то уж больно скоро согласился бог и почесал затылок. – А может, ты просто запамятовал? Стар ведь, в обед сто лет стукнет. Я моложе, а и то порой забываю, что делал не то что на прошлой неделе – вчера. Освежим память кавалеру-то, а, Кутак?

Некто в кожаном колпаке и фартуке сунул под нос старцу раскаленные докрасна щипцы. Тот дернулся всем своим тщедушным телом.

Не обращая внимания на его рев и стоны, Приап достал из кармана изящную золотую табакерку. Открыв ее, подцепил изрядную порцию табака и отправил себе в нос, при этом беззаботно напевая:

Marlbrough s'en va-t-en guerre,

Mironton, mironton, mirontaine…

Громко чихнул, затем еще и еще раз. А затем вроде как вспомнил о своих не очень приятных и утомительных обязанностях.

– Ну что вы там противу здравия государыни замыслили? Каким таким колдовством лютым удумали извести самодержицу? Отвечай!!!

Отчетливый запах жареного.

И вопль:

– Плутон! Владык-ка-а! К тебе всываю-у-у-у!!!

Алое пламя до небес.

И темнота…

– Эй, отрок, очнись! – донеслось до студента сквозь небытие.

В лицо брызнули холодной водой.

– Сомлел, ваш сиясьство!

– Тащи его сюда, – отвечал усталый мужской голос.

Харон взял Ивана подмышки и поволок. Притащил куда-то, усадил на деревянный табурет и надавал по щекам.

– Давай, давай, очухивайся! Некогда тут с тобой возиться.

Сознание постепенно возвращалось к парню. Вот он вновь обрел способность соображать и опасливо глянул по сторонам. Зажмурился. Снова открыл очи.

– Чего зенками-то хлопаешь? – глумливо вопросил человек в кресле.

Никакого старика с израненной головой в каземате не было. Равно как и «колпака» со щипцами. Помстились они ему, что ли? Ведь и жаровни след простыл, а на столе накрыта скатерть и стоит кувшин с вином, со стаканами да закуской.

Он принюхался. Колбаса. Жареная.

При мысли о жареном чуть не стошнило.

– Ведаешь ли, кто перед тобой? – поинтересовался головастый.

– Приап… – ляпнул, не подумавши, и тут же прикусил язык.

– Ты чего, дурень?! – отвесил ему Харон тяжелый подзатыльник, от которого студент мало не сверзился с табурета. – Это ж его сиятельство граф Ляксандра Иваныч Шувалов! Уразумел?

Глава Тайной канцелярии! Вот угораздило же!

Античное прозвище, вероятно, показалось графу забавным. Возможно, даже лестным. Потому что растянул бледные губы в милостивой усмешке и жестом осадил излишнюю ретивость помощника.

– Я так чай, ничего полезного ты следствию сообщить не можешь? Ведь верно?

Пытливо уставился на Ваню.

Юноша склонил буйну голову и кивнул.

– Зачем слово и дело выкрикнул? Высечь хотели?

И опять кивнул студиозус. Все знает Александр Иванович. На то и поставлен государыней, чтобы знать обо всем, что только на Руси делается.

– Эх, Ваня, Ваня! Видел бы тебя покойный батюшка…

При воспоминании о скончавшемся прошлой зимой родителе парень горестно всхлипнул, а затем и разрыдался. Ревел, словно маленький, оплакивая свою минувшую и грядущую долю.

Шувалов не мешал. Лишь приказал Харону поднести гостю вина.

Гостю? Он не ослышался?

– Нет, Ваня, не ослышался, – прочитал его мысли граф. – После всего, что ты в университете натворил, показываться там прямо сейчас тебе не с руки. Да и для ведомства, кое я возглавлять государыней поставлен, будет порухой, коли так быстро на круги своя возвернешься. Оттого и приглашаю тебя недельку-другую у нас погостить…

Барков скукожился на табурете испуганным зайцем.

– Не дрожи, не дрожи, вьюнош. Разве ж мы такие страшные?

С притворным удивлением взглянул на помощника. Тот угодливо загоготал.

– А чтоб не так скучно тебе гостевалось… – Шувалов сделал паузу, – изложишь на бумаге все, что до нравов, в заведении вашем царящих, касаемо. Подробненько так, не скупясь на слова. О профессорах, о ректоре, о господах студиозусах. Ты ведь способный к сочинительству. Я ведаю.

Приап. Точный Приап! Так его оттягал. До изнеможения. Этак, что почувствовал себя распоследней непотребной девкой.

И правильно. Чтоб впредь неповадно было грешить. Чтоб знал, кому можно еть себе подобных, а кому и не положено.

«Прогостил» целых две недели.

И ведь таки написал, что было велено. Подробно, красочно, чуть ли не в лицах. Чисто тебе трагедия господина Сумарокова.

Строчил пером по бумаге, а перед глазами стояла иная картинка.

Приап в окружении залитых чужою кровью подручных. И пытаемый старец со шрамами на голове.

В голове сами собой складывались строки:

Но что за визг пронзает слух

И что за токи крови льются,

Что весел так Приапов дух…

Да оттого, что узрел новую жертву.