Книга Два билета в никогда - Виктория Платова

– Все это враки. Про переходной возраст, – хмуро заявила я Изабо.

– Как скажешь.

Влад снова появился у столика, и Изабо, ткнув пальцем в раскрытое меню, что-то шепнула ему. А потом оба посмотрели на меня.

– Сок?

– Свежевыжатый. – Мне вдруг стало весело. – Грейпфрутовый, будьте любезны.

– Тогда два. – Изабо тоже развеселилась. – Будь любезен, Влад.

– Вы много курите, – сказала я, когда она достала из пачки очередную сигарету.

– Можно подумать, тебе это не нравится.

Вот черт. Изабо видела меня насквозь. Ей хватило одной поездки на Локо, чтобы понять Анечко-деточко. Одна поездка, пара пристальных взглядов и десять выпущенных изо рта колец. Ма потратила на все это гораздо больше времени: всю мою жизнь и часть своей. И – ничего не добилась. Я знаю, как обходить психологические ловушки, которые расставляет Ма. Иногда я взбрыкиваю, но чаще подыгрываю, главное – чтобы Ма была спокойна и не доставала меня. Ее душевное равновесие прежде всего. Я ведь люблю Ма.

Это очень простое чувство.

Такое же простое, как любовь к Папито и Тёме, и презрение к дураку Старостину, и привязанность к Котовщиковой («Шерочка с Машерочкой» – так называет нас Ма, а еще – «попугаи-неразлучники»). Ба вызывает во мне страх, к дяде Вите я равнодушна, и к актеру Роберту Паттинсону тоже. В пику Котовщиковой, которая тащится по нему, как удав по пачке дуста.

Все это просто, очень просто, да.

А Изабо – сложно.

Мне хочется нахамить ей, поставить в тупик; размазать по физиономии ее рассеянную улыбку, которая то и дело вываливается за контуры ярко-красной помады. Мне хочется расплакаться, снова поймать ртом ветер и лететь над землей, ухватившись обеими руками за куртку Изабо.

Крепко-крепко.

Долго-долго.

А еще я ненавижу ее. За то, что мое собственное душевное равновесие опрокинуто. Одним своим существованием Изабо сводит на нет попытки множества людей утвердиться в этом мире. Никто не станет смотреть на вас, если рядом Изабо. Никто не станет разговаривать с вами, разве что – по крайней необходимости; никто не станет смеяться. Можно, конечно, разинуть рот и протрубить «ах-ха-ха!» так, чтобы тебя услышали где-нибудь в городе Тосно.

Но беззвучный смех Изабо будет слышен не только в городе Тосно, но и в городе Токио. И на всех спутниках Юпитера, не говоря уже о Луне.

Черные прямые волосы, черные глаза, красные губы, белое лицо. В жизни не видела такого красивого человека.

– Нам давно пора познакомиться поближе, – сказала Изабо.

– Зачем?

– На правах родственников.

– Я и так всё про вас знаю.

– Неужели? – Тонкие брови Изабо слегка приподнялись. – И что же ты знаешь?

– Вы – шлюха.

Выпалив это, я втянула голову в плечи, ожидая немедленных последствий. Вот сейчас – сейчас! – она плеснет мне в рожу грейпфрутовым соком. Или кофе. Или коньяком (не пропадать же добру). Она может метнуть в меня пепельницей и, скорее всего, попадёт – но это не имеет никакого значения. Я сделала то, чего мне так хотелось последние полчаса: с особым цинизмом надерзила своей инопланетной тетке.

Теперь впору расплакаться. Мне, но лучше – ей.

Ничего такого не произошло. Лицо Изабо так и осталось безмятежным, а черные глаза – непроницаемыми.

– И это всё? – ровным голосом спросила она.

– Еще вы спите с дядей Витей за деньги. И… из-за вас Лора выбросилась из окна.

Ну, давай же, Изабо! Стакан, пепельница, расплакаться. Давай! Выпусти из темноты Бугимена, от которого не заслонишься ночником с обезьянками. И сигаретным дымом тоже. Давай!

Черные глаза, красные губы, белые зубы – белее, чем лицо. Изабо снова смеется, наблюдая, как валюсь в пропасть я – неблагодарная маленькая дрянь. Она просто хотела узнать меня поближе, проявила терпимость, познакомила меня с красавчиком Локо и сделала так, чтобы Анечко-деточко пережила самое прекрасное путешествие в жизни. Самое лучшее приключение.

Но Анечко все испортила. Вместо того, чтобы ухватиться за куртку Изабо и никогда больше не выпускать ее из рук (разве не об этом я мечтаю до сих пор?), она наговорила всякой фигни. Нет, это даже не фигня. Фигню можно простить, от нее можно отмахнуться.

А от того, что произошло с Лорой, первой женой дяди Вити, – не отмахнешься. Потому что это правда: она покончила с собой. Через полгода после того, как дядя Витя бросил ее, оставил ради Изабо. Я почти не помню Лору. Кажется, она была милая, очень добрая. С ямочками на щеках. Три из пяти кукол Барби, с которыми Анечко-деточко возилась в детстве, подарены ею. А еще – кукольный дом и пазлы. Четыре коробки с пазлами. Ма она тоже что-то дарила. И Папито. Что случилось с теми подарками – я не знаю, кукольный дом тоже куда-то исчез, а куклы остались.

И остался Марик – сын Лоры и дяди Вити. Марика я не помню вообще. Маленький мальчик, похожий на шар, вернее – на несколько шаров, связанных друг с другом. Круглая голова, круглое туловище, круглые ладони, а еще он косолапил. После смерти Лоры Марика забрали ее родители (дядя Витя не особенно сопротивлялся), а через несколько лет, когда он подрос, в дело вступила Ба. Это она настояла, чтобы моего двоюродного братца отправили в закрытую частную школу где-то в Англии. Не знаю, хорошо это или плохо и была бы довольна Лора.

Мне кажется, что нет.

История с Лорой просачивалась в мое сознание постепенно. Первой жены дяди Вити не стало, когда мне было семь, и я даже не заметила этого. Просто подарков на Новый год и день рождения стало меньше – на один или два. А до этого, в день Лориных похорон, Ма и Папито крепко поссорились. Ма настаивала на том, чтобы Анечко-деточко «приобщилась к таинству смерти, это крайне необходимо как безусловный и поучительный опыт», Папито же сделал все, чтобы это, «мать его, таинство» в жизни дочери не всплыло.

И вообще – не всплывало как можно дольше.

Папито победил – наверное, потому, что Ма была тогда слабой. Уязвимой. Смерть Лоры – ее самое большое профессиональное поражение. Она не помогла своей несчастной невестке, хотя были все предпосылки спасти ее, все возможности. Несколько сеансов в кабинете, на кушетке, под психоаналитические мантры Ма – и с Лорой не случилось бы непоправимого.

Но Ма прощелкала момент, когда Лору еще можно было затянуть на кушетку. Наверное, и сама Лора не хотела беспокоить родственников лишний раз – милая и очень добрая.

Так, никого не беспокоя, она взяла и вышла в окно.

И в сухом остатке получилось, что все страшно недовольны, обижены на «глупышку Лору»: Ма – из-за профессионального поражения, Папито – из-за Ма с ее пораженческими настроениями; Ба – из-за того, что на ее образцово-показательную семью легло несмываемое пятно. Как же, как же, великая и ужасная Белла Романовна Новикова и чертово самоубийство – две вещи несовместные.