Книга Русская война - Александр Дугин

Война – наша мать

Война и мир

Существует досадное предубеждение, будто мир во всех случаях предпочтительней войны. И, несмотря на объективную картину человеческой истории, несмотря на постоянное и все более масштабное опровержение пацифистских утопий, эта наивная, в высшей степени безответственная позиция и не думает испаряться. Напротив, аргумент мира – «лишь бы не было войны» – становится определяющим для принятия важнейших судьбоносных решений.

Сплошь и рядом апологеты «мира любой ценой» тщатся подтвердить свое убеждение ссылками на Евангелие, на антимилитаристский характер христианской этики. В этом заключена важная смысловая подмена. Вспомним слова Спасителя – «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так как мiр дает вам, я даю вам» (от Луки, 14:27). Жаль, что в современном русском языке слова «мир» как покой, как не война и «мир» как вселенная пишутся одинаково, хотя имеют совершенно различный смысл. До реформы Луначарского, упразднившего в русском языке i, в самом написании этих слов имелась наглядная разница – «мир» как не война писался так же, как и сегодня, через обычное «и», а мир как вселенная, как космос – через i, «мiр». Поэтому важно, что «мир», даруемый Христом, есть «мир немiрской, надмiрный, горний». Более того, в вышеприведенном месте евангельского текста это противопоставление подчеркивается – качество «мира» Христа совершенно иное, нежели «мир» у «мiра сего». Легко разглядеть между этими понятиями противопоставление: вечный покой небесного рая противостоит основной характеристике мiра дольнего, движимого беспрестанно неистовым буйством стихий. Тут вспомним Гераклита: «вражда есть отец вещей». И поэтому «мир Христов» противоположен не одному из состояний нижней реальности, но всей этой реальности, вместе взятой. Парадоксально, но горний мiр, мiр истинного мира воюет с мiром дольним, попавшим под власть дьявола. И снова недвусмысленно утверждает это сам Спаситель: «Думаете ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю вам, но разделение». Разделение на агнцев и козлищ, на пошедших за Христом, Сыном Божиим, и оставшихся в лапах дьявола. И эти две группы, два лагеря будут находиться между собой в неистребимой вражде до скончания века. Перемирие между ними невозможно, а призывы к нему кощунственны – между злом и добром не бывает консенсуса. Что-то одно соответствует истине, что-то одно по-настоящему есть, а другое – лишь сложная, испытательная видимость. И «миротворцы» блаженны лишь постольку, поскольку несут с собой именно немiрской мир Христа, а не тщетные призывы обеим сторонам сойтись на чем-то среднем, на компромиссе, на взаимных уступках.

Выводить современный пацифизм из христианства совершенно некорректно уже с богословской точки зрения. Любовь к врагам, отказ от принятия правил, диктуемых павшим царством земным, то есть от сведения всего к противостоянию в материальной, имманентной сфере – да, это прямо вытекает из христианства и его этики. Но любовь к врагам еще не отменяет факта вражды и битвы, а отказ от поверки проигравших и выигравших земными мерками не означает прекращения всякой войны. Христианское духовное воинство Нового Иерусалима, все искренне и истово чающие Светлого Града ведут свою брань с антихристом и слугами его, ненавидя первого и сожалея о падении вторых. Но все это никак не снимает накала световой трансцендентной агрессии. «Не мир, но меч».

Если бы не лживые завывания современных псевдорелигиозных пацифистов, то напоминать о таких простых вещах верующим людям не было бы нужды. Ведь само выражение «Господь Саваоф» с древнееврейского переводится как «Бог Воинств» (заметим также, что «небесным воинством» часто в литургической практике древние евреи называли звезды и светила).

Мобилизованный «рождением снизу»

Можно сколь угодно жестоко карать за «пропаганду войны», но войны не избежать. Никуда от нее не деться, ее не обойти. На войне и брани построены основы мiра, составляющие главнейшее его качество. Будучи вброшенными в мiр земной, мы помимо нашей воли мобилизованы на фронт. Этот факт мы должны принять. Не решив на практике проблему войны, не ответив так или иначе на ее вызов, мы не способны двинуться ни в одну из сторон бытия.

Рождаясь, мы обречены на принадлежность к региону мiра сего, которому всегда что-то угрожает. А следовательно, мы автоматически мобилизованы на его защиту, на отстаивание общины, общества, их интересов. Иначе в этой несовершенной сфере и быть не может. Есть, конечно, и призванные на «брань духовную», стремящиеся исполнить высший подвиг – победить вслед за Христом мiр. Такие борцы с мiром есть не только в христианской Церкви, но и в других религиях, причем они всегда выделены в особую касту. Так, в индуизме подобной кастой являются «брахманы», «жрецы». Показательно, что кастовой добродетелью жрецов является «ахимса», то есть «непричинение никакого вреда живым существам, даже ценой собственной гибели». Эта же «ненасильственная» этика характерна и для буддийских монахов, особенно для высших иерархов ламаизма, которым в большой грех вменяется даже невольное убийство малейшей мошки. Высшим тибетским духовным авторитетам даже нос во время простуды утирают послушники – из страха, что лама нечаянным взмахом платка причинит вред какому-нибудь комару. Кстати, сходное отношение мы встречаем в некоторых формах христианского монашеского подвига – особенно у столпников, исихастов и т. д. Но и это миротворчество есть в определенном смысле война – война (причем жесточайшая) против самого устройства естества.

А все остальные типы людей погружены в непрерывные битвы не столь возвышенного порядка. Они вынуждены защищать свой род, свою землю, свой народ, свое государство, самих себя от агрессивных волн нижней реальности. Но и в этом случае человек как бы порождается войной, учреждается ею, кроится по ее меркам, закаляется ее огнем. Признание всеобщей военнообязанности человеческого вида не составляло труда для древних, которые с гораздо большим реализмом и с большей ответственностью понимали и принимали жизнь, чем мы. Чем упорнее бежит современное человечество от реализма войны, от принятия ее вызова, тем более страшные и бесчеловечные конфликты оно развязывает, тем глубже по спирали ужаса спускается оно в мерзость грязной механической бойни, стыдливо скрываемой от глаз лицемерного большинства. Отсюда фарисейская юридическая установка, запрещающая «пропаганду войны». Какая низкая фальшь! Если бы войну можно было запретить декретом, если бы коллективный договор посредственных обывателей мог так легко исправить сущность стихии наличного бытия!

Война смеется над этими жалкими попытками. И мстит. Она так же неотменима, как сама смерть. Если где-то за горизонтами плоти и расположены узкие врата бессмертия, пройти в них дано далеко не всем, а обывателям и мечтать об этом не стоит. Тот, кто не готовится к участию в битве, тот, кто отказывается от роли солдата, тот записывает себя не в дезертиры, но в жертвы. Рано или поздно война настигнет его. Но настигнет не как живого и свободного, не как достойно бросившее вызов року благородное существо, сознательно принимающее на себя бремя ответственности, наложенное условиями рождения в земном мiре, а как жалкую неодушевленную куклу, как пассивный предмет, вознамерившийся задешево ускользнуть от могущественного предопределения.