Книга И всё равно люби - Кэрри Браун

На пустые лужайки, крыши строений тихо спустился мягкий вечерний свет. Темный блестящий плющ, вившийся по кирпичным стенам, доходил кое-где до второго этажа. По небу проносились птицы, стремительно подлетали к стенам и исчезали в них, словно ныряли в воду. Это зрелище никогда не утомляло ее. То тут, то там листья подрагивали – птицы устраивались на ночлег. Рут нравилось слушать вечерний шорох, исходивший от стен. Они будто оживают. Как зеленые лохматые великаны из кирпича и известки, просыпаются и потирают затекшие конечности.

Здание школы казалось совершенно пустым, но когда она взобралась наконец на вершину холма, из открытых окон до нее донесся приглушенный напев оркестра, позвякивание посуды и мальчишечьи голоса. Мешанина звуков плыла над тихим вечером и производила странное, прямо-таки инопланетное впечатление. Невидимые гости, навечно приговоренные к своему невидимому ужину, подумалось Рут.

Тихий, чистый воздух казался фарфоровым – ничто не напоминало о грозных штормовых предупреждениях по радио; видимо, злобные торнадо перенесли свои коварные планы в другое какое-то место. Рут обвела глазами такой знакомый пейзаж: кольцо зданий на вершине холма, полукружьем поднимающаяся к ним подъездная аллея и на ней – тающий в ранних сумерках белый свет фонарей. На бархатном склоне разлеглись огромные косматые тени деревьев.

Ох, как не хочется в помещение, не хочется уходить отсюда. Вот бы улечься на сочной траве, вдыхать сладкий воздух и глядеть, глядеть, как появляются на небе звезды…

Под вечер стало прохладно, но прогулка бегом разгорячила ее. Мошкара кружила над лужайкой, то сбиваясь в тучи, то рассыпаясь гудящими точками. Рут отерла пот со лба и перехватила туфли в другую руку.

Церковный колокол отбил час.

Спустя мгновение, в тишине, сменившей звон колоколов, она вдруг поняла, что все звуки в столовой внезапно стихли.

Она остановилась. Нет, не показалось – в самом деле, ни звука: ни ножа по тарелке, ни позвякивания бокалов, ни голосов. Тишина накрыла ее плотным капюшоном.

Две ласточки перед ней куда-то торопились, разрезая воздух крыльями, то ныряя вниз, то взмывая вверх, огорошив ее таким внезапным соседством. Но быстро скрылись, потерявшись в кромке темного леса. По коже пробежали мурашки, будто она коснулась чего-то влажного.

Тишину нарушил нежный напев какой-то пташки. Будто вопросительный, а через секунду снова – жалобный.

Что-то случилось! Что-то, отчего все в столовой внезапно притихли.

Она любила прекрасную старинную залу, в которой мальчики и учителя обедали: темные дубовые балки на высоком потолке, свет бьет в продолговатые окна и рассеивается над тобой золотыми лучами. А внизу, в сумраке – морское дно, да и только – накрыто сорок круглых столов: белоснежные скатерти, тихо плывущие тени и две сотни мальчишечьих голов, склоненных над тарелками. От потускневших кофейников, выстроившихся вдоль стены, поднимается пар, нагреватели шипят и пощелкивают, и видно, как над ними подрагивает воздух. Из кухни доносится аромат булочек, мяса, тушеных овощей и чуть тише, из посудомоечной комнаты – запах отбеливателя, крахмала и воды для полоскания.

Зимой Рут всегда срезала несколько еловых лап и остролиста и украшала ими полку над огромным камином. Весной ставила на столы нарциссы и желтые веточки форситии.

С холма снова донесся грустный и нежный пташкин перелив, будто вопрос.

Когда она подошла к гранитным ступеням у входа в здание, ее обогнала сирена «Скорой». Рут понеслась по лестнице, на ходу пытаясь нацепить туфли.

После мягкого сумеречного тепла длинный коридор ударил холодом. Старые портреты, украшавшие стены, с любопытством уставились на нее – мужчины в епископальном облачении, на каждой шее белый воротничок, будто полоска холодного снега на черном поле.

На дальнем конце коридора у входа в столовую молча сгрудились мальчики. Услышав ее шаги, они разом повернули к ней головы.

– Что случилось? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Доктор Макларен. Он упал в обморок, – ответил один из мальчиков.

Рут непроизвольно прижала к сердцу руку.

Не Питер.

– «Скорая» сейчас будет, – сказала она. В горле застрял неприятный комок, плотный узелок страха, который начал понемногу таять. – Не надо беспокоиться. – Она похлопала мальчика по плечу и прошла в столовую.

Эд Макларен лежал на полу между столами, вокруг него столпились встревоженные гости. «Он ведь лет на десять моложе нас с Питером, – подумала Рут. – Нездоровый румянец, выдающееся пузико поверх ремня, разведен. Что еще она о нем знает? Он проработал в школе всего год, перебрался сюда, когда вышел на пенсию в маленьком университете где-то на юге. Преподавал физику и тренировал ребят-борцов».

Глаза его были раскрыты, но кожа мертвенно-бледная, губы белые.

Питер опустился с ним рядом на одно колено, держит руку на его плече. Рут шагнула вперед, и Питер посмотрел на нее поверх очков.

Наверняка хочет спросить, где же она пропадала все это время, но укора в его взгляде не было. Как всегда – легко прощает, редко обвиняет. Скорей, очень уж легко берет на себя чужую вину.

Однажды в раздражении она бросила ему, что он изображает из себя святошу.

Он согласился и попросил у нее прощения. Ему в самом деле хотелось обогреть мир.

Что ж, могло быть и хуже.

Они обменялись печальным взглядом.

«Не теперь», – глазами показала ему Рут.

«Когда-то – конечно. Но не теперь», – так же взглядом ответил ей он.

Десять лет назад Питеру поставили диагноз: позднее проявление какого-то генетического отклонения, которое, среди прочего, ведет к неумеренному росту.

Высоким он был всегда – шести футов в пятнадцать лет, шесть футов четыре дюйма, когда окончил университет, но теперь вдруг вытянулся до шести футов семи дюймов. Рут знала, стоит ему зайти в комнату, он сразу притягивает внимание: густые мягкие седые волосы, тяжело набрякшие веки, длинные руки и все более отчетливо намечающийся горб.

Лицо его, казалось, постепенно возвращалось к исходной своей скульптурной заготовке – выступающие брови, выдающийся вперед подбородок. Характерное огрубление черт лица, тоже часть того же синдрома. В молодости он был необычайно хорош собой. Что-то в выражении его лица – добрая натура? – неизменно заставляло собеседников верить, что он искренне понимает их и всегда встанет на их сторону. Умел он вызывать что мальчишек, что учителей на откровенность, не проронив при этом почти ни слова.

Рут услышала какое-то движение у себя за спиной. Через секунду кружок людей вокруг Эда уверенно и спокойно разорвали чемоданчики «Скорой помощи». Врачей прибыло двое: пожилой мужчина с комически пышными усами и волосами цвета «перец с солью» и молодая женщина с тугим хвостиком коротких волос, мускулистая, как боксер.