Книга Что-то со мной не так - Лилия Дэвис

Пока летнее тепло накрывало землю, я был доволен жизнью в своей сказочной почерневшей от сажи комнате. Я вычистил ее, наполнил мебелью и установил в углу чертежную доску, за которой работал над проектом перестройки дома. Подняв голову от доски, я видел солнечный свет на листве оливы и тут же выскакивал за дверь. Бродя по траве возле дома усталым, ищущим взглядом человека, всю жизнь прожившего в городе, высматривал сорок, шныряющих в зарослях тимьяна, и ящериц, исчезающих в стене. В ненастье ветер клонил кипарисы, росшие перед моим окном.

Потом наступили осенние холода, и возле моего дома стали рыскать охотники. От выстрелов их ружей меня охватывал страх. На соседнем поле треснули сточные трубы, и воздух наполнился ужасной вонью. Я разводил огонь в очаге, но постоянно мерз.

Однажды свет в окне загородила фигура молодого охотника. Он был весь в чем-то кожаном, с ружьем на плече. Понаблюдав за мной секунду-другую, он, не постучавшись, вошел в дверь, остановился и уставился на меня. Глаза у него были молочно-голубыми, сквозь редкую рыжую бороду просвечивала кожа. Я принял его за полоумного и испугался. Он ничего не сказал, оглядел все, что было в комнате, повернулся и вышел, закрыв за собой дверь.

Я разозлился. Как будто этот человек, бродя по зоопарку, заглянул в мой маленький каменный вольер и нагло рассматривал меня. Закурив, я стал мерить комнату шагами. Тем не менее здесь, вдали от города, я был одинок, и он пробудил во мне любопытство. По истечении нескольких дней мне уже не терпелось увидеть его снова.

И он пришел опять. На сей раз он уже не задерживался у двери, а сразу вошел, сел на стул и заговорил со мной. Его деревенский говор был мне непонятен. Он повторил фразу дважды, потом еще раз, но я все равно ничего не понял. Когда я попытался ответить, ему оказалось так же трудно понять мою городскую речь. Наконец я сдался и предложил ему стакан вина. Он отказался, встал со стула и принялся разглядывать мои вещи. Начав с книжного шкафа, он пошел вдоль стен, на которых в рамках висели гравюры с изображениями моих самых любимых домов, некоторые – с площади Вогезов, другие – из бедных кварталов Монпарнаса; наконец он подошел к моей чертежной доске, остановился и, подняв вверх палец, стал ждать объяснений. Потребовалось много времени, чтобы до него дошло, что я постепенно, линия за линией, проектирую дом, а когда он это понял, то стал пальцем, держа его в нескольких дюймах от чертежа, последовательно обводить стены каждой комнаты. Изучив и обведя наконец каждую линию, он улыбнулся мне, не разжимая губ, посмотрел по сторонам хитроватым взглядом, смысла которого я не понял, и внезапно ушел.

Я снова рассердился. У меня было такое чувство, словно он вторгся в мой дом и украл мои секреты. Однако, когда мой гнев утих, мне захотелось, чтобы он вернулся. Он вернулся на следующий день, потом, через несколько дней, пришел снова, несмотря на сильный ветер. Я привык ждать его и предвкушал его визиты. Он охотился ежедневно очень рано утром и несколько раз в неделю, возвращаясь после охоты через поле, когда солнце начинало окрашивать белую глину, заходил ко мне. Лицо у него блестело, и энергия так переполняла его, что он едва сдерживался: через каждые несколько минут он вскакивал со стула, подходил к двери, выглядывал наружу, возвращался в центр комнаты, что-то фальшиво насвистывал и снова садился. Постепенно его возбуждение затухало, и когда оно уходило совсем, уходил и он. Он никогда не соглашался выпить или съесть что-нибудь, его, казалось, даже удивляло то, что я это предлагаю, словно разделить с кем-то еду и питье являлось сугубо интимным актом.

Проще общаться нам ничуть не стало, но возникало все больше занятий, которым мы могли предаваться вместе. Он помогал мне приготовиться к зиме, затыкая щели в стенах и складывая в поленницу дрова для очага. Поработав, мы шли в поля или в лес. Мой друг показывал мне свои любимые места – заросли боярышника, заповедник для охоты на кроликов, пещеру в склоне холма; у меня было только одно место, которое я мог ему показать, но, похоже, он находил его не менее таинственным и захватывающим, чем я – его многочисленные.

Каждый раз, приходя повидать меня, он первым делом направлялся к чертежу, на котором я со времени нашей последней встречи добавлял еще одну комнату или увеличивал площадь своего кабинета. У меня всегда было что ему показать, потому что я никогда не прекращал совершенствовать свой проект и работал над ним почти беспрерывно. Порой он брал карандаш и неловко добавлял что-нибудь такое, что мне не пришло бы в голову: коптильню или погреб для хранения сушеных корней.

Однако радостное возбуждение от проектирования дома, а также удовольствие иметь друга ослепляли меня, не позволяя осознать ужасный факт: чем дольше я жил на своей земле, позволяя времени течь мимо, тем меньшей становилась вероятность постройки дома. Деньги таяли, и вместе с ними таяла моя мечта. В деревне, вдали от больших базарных площадей, цены на продукты были вдвое выше, чем в городе, когда я там жил. А такой тощий человек, как я, не мог позволить себе урезать свой рацион. Хорошие каменщики и плотники, даже бедные, были редкостью и стоили дорого, нанять пару таких строителей на несколько месяцев значило потом остаться почти без средств. Поняв это, я не сдался, однако у меня не было ответов на вопросы, которые меня одолевали.

Поначалу чертеж поглощал все мое время и внимание, потому что я собирался строить дом в соответствии с ним. Но постепенно он стал для меня важнее дома: в своем воображении я все больше времени проводил среди карандашных фигур, которые менялись по моей воле. Тем не менее, если бы я окончательно признал, что возможности построить дом больше не существует, чертеж потерял бы всякий смысл. Поэтому я продолжал верить в будущий дом, между тем как невозможность построить его в реальности исподволь неумолимо разъедала мою веру.

Что еще больше усугубляло ситуацию и расстраивало меня, так это то, что на окраинах деревни через несколько месяцев стали вырастать новые дома. Когда я купил землю, единственными строениями в долине были каменные полевые хибарки – это были припавшие к земле посреди каждого вспаханного поля темные внутри, как пещеры, строения с земляными полами. В тот день, когда была заключена сделка, я вернулся на свой участок и стоял, совершенно счастливый, глядя на акры заброшенных виноградников и заросших угодий, простиравшихся до горизонта, где на маленьком холме, словно небольшая крепость, приютилась деревенька с ее пирамидальными крышами, столпившимися на самой вершине. Теперь там и сям пейзаж был испещрен ранами вырытой красной земли, на месте которых несколько недель спустя, словно струпья, вырастали новые дома. Пейзаж не успевал осваивать эти перемены: едва заканчивалось строительство одного дома, как справа и слева от него вырубались дубы, чтобы освободить место для следующего.

За возведением одного дома я наблюдал с особым ужасом и дурным предчувствием, потому что его строили в нескольких минутах ходьбы от моего. Скорость, с какой он рос, потрясала меня и казалась насмешкой над моей собственной ситуацией. Это был уродливый дом с розовыми стенами и дешевыми железными решетками на окнах. Как только строительство закончилось и последние молодые деревца были высажены в пыльную землю позади него, из города приехали хозяева, чтобы провести в доме День Всех Святых, сидя на террасе, как в оперной ложе, и глядя на долину. После этого, как только позволяла погода, они проводили здесь все выходные, оглашая округу шумом своего радиоприемника. Я мрачно наблюдал за ними из окна.