Книга Гнездо Феникса - Антон Платов

Черных пожал плечами, но возражать не стал. Было очевидно, что он уверен: скрыться нам не удастся в любом случае.

Часовой на пристани пропустил нас на пароход без вопросов. Мы спустились в крошечную кают-компанию, и я вскипятил чаю. Разговаривать поначалу не хотелось, да и не о чем было. И все же понемногу мы разговорились, стараясь избегать темы о нашем будущем. Юля спросила меня о «Персее» – паровой шхуне, которая вчера на закате вывела нас из тумана к Острову Яблок. Я рассказал ей все, что знал. Рассказал о том, чем был этот маленький кораблик, как его строили и как он закончил свою жизнь, возвращая людям вложенную в него при постройке любовь. Окончание истории «Персея» почему-то особенно взволновало Юлю.

– Андрюша, – заговорила она, подумав, – вот скажи, пожалуйста, раньше моряки думали, что у старых кораблей есть душа, что они живые. Я знаю, я в книжках читала. А сейчас?

– Что сейчас, Юль? – переспросил я.

– А сейчас моряки верят? Ну вот ты, например?

Я усмехнулся.

– Я не моряк, я исследователь.

– Это все равно: ты же плаваешь по морям.

Я задумался. Мне сложно, неприятно и тягостно было бы думать о «Персее» или о нашем стареньком пароходике, не имеющем даже собственного имени, как о бездушных мертвых железках.

– Наверное, Юль. Да.

– Я вот к чему спрашиваю. Я ведь, – она чуть усмехнулась, – знаешь, я ведь филолог по образованию. Ну, то есть буду филологом… то есть… была бы…

Я хотел было возмутиться таким ее настроением, но она нетерпеливо махнула рукой, словно я мешал ей сказать что-то важное, и я промолчал.

– Я ведь знаю, Андрюша, что вот эти Священные Острова… Острова Яблок… Древние считали, что туда уходят души людей после смерти. Ну, по крайней мере, – души хороших людей. Может быть, души хороших кораблей тоже уходят куда-то в те края после того, как корабли умирают.

Я промолчал. Быть может, и так…

– Нас убьют? – спросила вдруг Юля.

– Да ты что? – возмутился я. – Да ничего с нами не будет. Все нормально, – кажется, голос мой прозвучал все-таки с некоторым оттенком фальши.

Юля кивнула. Как-то неопределенно.

– Там хорошо, ты помнишь? – совсем тихим шепотом спросила она, склоняясь к моему плечу.

– Да. Я помню…

Мы вышли на палубу, когда солнце уже коснулось ветвей высоченных сосен на берегу и золотило кору их стволов, играло огненными отблесками на мелкой озерной ряби. Было тепло и тихо.

Мы прошли на корму, чтобы быть подальше от часового на пристани; облокотились на перила – на те самые замечательные перила, по которым узнал я некогда в этом пароходике родного брата другого парохода, затонувшего у берега Клязьмы. Я закурил. Мы долго стояли молча.

Прогромыхал и смолк вернувшийся откуда-то на базу грузовик, снова упала тишина. И… что-то изменилось – неуловимо, но явственно. Тишина! Она стала другой!

На сей раз я приветствовал эту печальную предзакатную тишину, как старого друга, вернувшегося после долгой разлуки, как весть из родного дома. Видимо, что-то изменилось в моем лице. Юля повернулась ко мне, словно хотела что-то спросить…

Врата Перехода! Не знаю, почему и откуда всплыли во мне эти слова, но я понял вдруг значение этой тишины, которая всегда была со мной. Путь на Третью Сторону Переброса…

Эта тишина – нет, ощущение этой тишины внутри себя – привело меня в ту загадочную протоку, оно же (теперь я знал это точно) вело меня сквозь туман к Острову Яблок. Быть может…

– Андрюша, что? – очень тихо, видимо тоже ощущая магию момента, спросила Юля.

Я наклонился к самому ее уху, чтобы в любом случае нас не услышал часовой.

– Юленька, я… я должен исчезнуть отсюда, я не могу работать с ними. Ступай на берег. Черных уверен, что я был в третьей стороне один, а уже потом подобрал тебя. Говори ему так же. Помыкают, возьмут подписку о неразглашении и отпустят.

– А ты?

– Я… попробую. Наверное, не получится, но… я все равно должен. Ты же знаешь: сейчас можно вытащить из человека все, что угодно.

– Андрей, я с тобой.

– Юленька, ведь ничего не выйдет. Скорее всего.

Она вдруг улыбнулась – смело, почти весело.

– Ты забыл: обе дороги ведут Туда. Выйдет – не выйдет…

Я медленно распрямился, чтобы не спугнуть ощущение. Прошел на нос, потом на корму – снял со стопора обе швартовочные лебедки. Швартовы немного провисли, давно не смазанная носовая лебедка чуть скрипнула. Часовой, по счастью, не обратил на это внимания.

– Эй, приятель! – крикнул я ему. – Я заведу машину, а то аккумуляторы сели совсем: даже лампочки не светят.

Камуфлированный детина махнул рукой:

– Валяй.

Мой старенький пароход словно чувствовал свой последний день и решил прожить его гордо, с достоинством. Машина заработала сразу, без задержек и без единого сбоя; стальное тело парохода мелко задрожало, готовое к бегу…

Солнце, красным золотом пылавшее меж стволов сосен на береговом всхолмье, коснулось горизонта.

– Закат, Андрюша, – тихо сказала Юля.

– Да. Ступай вниз.

Она снова негромко, почти неслышно засмеялась.

– Нет, что ты. Я с тобой.

Я кивнул, соглашаясь.

– Ну, – прошептал я, решаясь, – не подведи, старый. – Я ласково погладил приборную доску.

И резко дернул рукоять хода на себя – на «полный», и сразу – на «самый полный».

Машина взвыла, потом взревела; перестук поршней в ее глубинах слился в единый гул. «Кэп голову бы оторвал за такой старт», – успел подумать я, и пароход, чуть качнувшись, пошел вперед, быстро набирая ход.

Что-то закричал часовой на пристани. Я оглянулся. Оба швартова разматывались вслед за нами, уходя под воду. Я повел пароход прочь от причала и начал постепенно закладывать плавный поворот – так, чтобы в конце концов оказаться носом к закату.

Звякнула носовая лебедка и закрутилась уже по инерции, вхолостую: кончился носовой швартов; за ним последовал кормовой. Часовой на причале перестал орать – видимо, связывался с начальством. Потом сквозь грохот машины мы услышали автоматную очередь, очевидно отправленную в воздух. Следующая с глухим звоном пробила нашу обшивку где-то внизу, в районе ватерлинии. Но это было уже неважно. Я достаточно отошел от причала и сейчас заканчивал поворот.

– БГК-186, немедленно остановитесь! – проревел над озером голос с репродукторов базы.

– Щас! – сказал я.

Солнце било уже прямо в носовые стекла рубки. Я чуть довернул штурвал. Теперь наш пароход на самом полном мчался к береговым утесам.