Книга Книга о Боге - Кодзиро Сэридзава

Но однажды, то ли в 1916, то ли в 1917 году, группа студентов в фуражках с грязноватыми белыми лентами сошла на станции Касиваги, нарочно чтобы посмотреть на аллею, и вот что сказал один из них (тут в голосе моей старой подруги появились печальные нотки):

— Говорят, эту аллею посадил барон Окура. Старик составил состояние во время японо-китайской войны, сосредоточив в своих руках продовольственные поставки для фронта. Я слышал, будто он нажился, подмешивая мелкие камешки в мясные консервы для армии.

— Как бы голодны ни были солдаты на фронте, неужели они могли есть камни, принимая их за мясо?

— А еще говорят, будто этот старик — настоящий дикарь. Когда после войны он приехал в Париж японским посланником и его пригласили на банкет в Елисейский дворец, он во время торжественной трапезы конфузил своих спутников тем, что оглушительно чихал.

— А что, чихать за столом неприлично?

— Конечно. Говорят, под столом и пукнуть не возбраняется, а вот чихать за столом — это страшное нарушение приличий. Его сопровождающих холодный пот прошиб, а старикану все нипочем: мало того, что чихал, так еще и сморкался на весь зал.

— Наверное, он и эту виллу отгрохал по образцу какого-нибудь замка в парижских предместьях. Да и аллея явно оттуда же. Впрочем, аллея — это неплохо.

— Вот только для французов посадить аллею — почти то же, что собор возвести, и то и другое делается во славу Бога… А когда человек угощает голодных солдат камнями вместо мяса…

От таких разговоров мы в ярость пришли и стали думать и гадать, каким образом выразить этим юнцам свое возмущение. Тут прилетела ворона и объяснила нам, что юноши в грязных фуражках направляются в Храм Философии — такая уж мода у них нынче — и что если мстить, то теперь. Мы попытались попросить голубей, чтобы те нагадили им на фуражки, но, к нашей великой досаде, никто не согласился. «Да, будь мы в лесу, гадюк попросили бы их искусать», — сетовали мы, но увы… С тех самых пор мы стали очень внимательно наблюдать за всеми, кто проходил по аллее.

Воодушевляемый подобными беседами со старой дзельквой, я каждый день увлеченно писал и в конце концов написал больше двухсот страниц, но тут у жены обнаружили рак, и мне стало не до писания. Я был преисполнен решимости бороться вместе женой до победного конца, как если бы эта страшная болезнь поразила меня самого. Туберкулез тоже неизлечимая болезнь, но я на собственном опыте знал, что даже когда медицина оказывается бессильной, человек все-таки может вылечиться, мобилизовав всю свою жизненную энергию, поэтому у меня была надежда, что и жена обязательно поправится, тем более что как ни страшен рак, борьбу с ним ведут лучшие медики мира. Жену положили в специальную больницу, оснащенную лучшим оборудованием, примерно через полгода ее состояние улучшилось, и ее выписали, причем она настолько окрепла, что даже могла сама готовить еду. Раз в месяц она ездила в больницу на обследование, и только. Через восемь месяцев в день рождения внучки, единственного ребенка нашей младшей дочери, которая тогда жила в Швеции, она утром сама позвонила дочери по телефону, чтобы поздравить ее, и очень радовалась, узнав об успехах внучки, которыми дочь очень гордилась: та училась в школе для иностранцев, была очень общительной, по-английски болтала лучше своих английских сверстников, недавно ее перевели в самую продвинутую группу… Примерно через час после этого разговора, когда мы с женой остались наедине, она, тихонько вздохнув, сказала:

— Ну вот, все трудности позади, жалеть мне больше не о чем, осталось только поблагодарить тебя за все… Право же, я прожила счастливую жизнь…

— У тебя еще будет время, чтобы это сказать, — с нарочитой бодростью сказал я, улыбкой скрывая беспокойство.

— Я никогда не отличалась крепким здоровьем, и тебе было со мной нелегко, но все-таки мне удалось прожить значительно дольше, чем отцу и матери, стоит ли жадничать и продолжать цепляться за жизнь?

— Зачем ты так говоришь? Или тебе все равно, что будет со мной?

— Ты и один прекрасно проживешь, за тебя я спокойна.

Я все собирался снова засесть за свою рукопись, но через три дня, когда мы с женой вместе обедали, она вдруг отложила палочки и уронила голову на стол. Я перепугался, засуетился, стал звонить знакомому врачу, жившему по соседству, но ее дыхание прервалось прежде, чем он приехал.

Я не верил, что можно вот так вдруг умереть. Мне говорили, что раковые больные в последний период испытывают особенно жестокие боли, и я не раз с тревогой думал о том, сколько мучений еще у жены впереди, поэтому, даже после того, как врач объявил, что она скончалась, я не мог в это поверить, мне казалось, что она просто разыгрывает меня, притворяясь спящей, я звал ее, но она не открывала глаз… Так спокойно жена отошла в мир иной. Ей было семьдесят девять лет. В тот день у нашего крыльца пышно цвела красная слива.

Провожать человека в вечность — дело обременительное и сложное, но вот все обряды остались позади, жизнь вернулась в обычную колею, и только тогда я осознал, что наполовину умер.

Это было даже не постоянное ощущение пустоты, знакомое всякому, потерявшему человека, с которым прожито бок о бок шестьдесят лет, а нечто большее — мне казалось, будто от меня действительно осталась только половина, и в физическом и в духовном смыслах, мой запас жизненной энергии был полностью исчерпан. Целыми днями я пребывал в рассеянной задумчивости и даже перестал ходить гулять, хотя это было моей многолетней привычкой. Как ни старались дочери затащить меня на концерт или на выставку, я неизменно отказывался, и это при моей-то любви к музыке и живописи! Ну, а о писательской работе и говорить нечего. В таком состоянии я пребывал около трех лет. Придя же в себя, обнаружил, что к общей расслабленности добавились еще и боли в пояснице, мне стало трудно ходить. Обратился к врачу, но он не смог ничем помочь.

Мои близкие наперебой давали мне советы. Каждый спешил рассказать о том, как сам вылечился от радикулита: одному помогли рекомендации тренера по дзюдо, другому — китайское иглоукалывание, третьему — прижигания моксой, четвертому — костоправ. Все настоятельно требовали, чтобы я немедленно следовал их указаниям. Я испробовал на себе все методы, отчасти потому, что был благодарен им за заботу, отчасти потому, что, как всякий позитивист, любил экспериментировать. Эффект был налицо — с каждым днем мне становилось лучше, и когда я выполнил все рекомендации, у меня уже ничего не болело, однако о полном выздоровлении говорить не приходилось, во всяком случае ходить мне было по-прежнему трудно.

Тут я вспомнил, что мне уже восемьдесят девять — возраст немалый, и устыдился: разве можно столь малодушно пренебрегать временем, дарованным на подготовку к смерти?

И решил не откладывая начать эту подготовку с приведения в порядок своих рукописей. Пока я перечитывал рассказы, мне удалось обрести душевный покой, когда же обратился к романам, ко мне, похоже, вернулись и физические силы. Я окреп настолько, что, отправляясь летом на дачу, прихватил с собой даже ту недописанную рукопись в двести страниц.