Книга Солнце на моих ногах - Дельфина Бертолон

Маленькая случайно отправляет последний вызов в отдел кадров; пытается переключиться на вторую линию, но там уже повесили трубку. Теперь женщина пьет из горлышка ее бутылки, потом бросает туда окурок: фильтр ложится на донышко, словно крошечный обломок пиратского корабля.

– Так договорились? Позвонишь?

– «Нео Текстиль», здравствуйте… Да, да, я вас слышу…

– Ну что, девчонка, позвонишь? Ты разве тут не для этого?

Наконец у подножия лестницы появляется великолепная брюнетка в платье из шотландки в сопровождении двух мужчин надлежащей комплекции, с ручищами, как четыре ее бедра. Маленькая переводит дух.

– Здравствуй, Глэдис, – говорит Софи Марсиано, улыбаясь истеричке, облокотившейся на стойку.

– А! Однако! Ты знаешь, что она не хотела давать мне мои талоны? Нанимаете черт-те кого, это невозможно… Паскудство, у меня же гипогликемия!

– Она тут новенькая, это не ее вина. Ты пойдешь с нами, и все уладится.

– Ну да, как же, не очень-то вы торопились, а я совершенно разбита и устала, так устала…

– Я знаю, Глэдис, знаю. Каждый день – это нелегко.

Они берут ее за талию, проводят через холл. Софи открывает двери конференц-зала, где темнее, чем в могиле; и могила их всех поглощает. В здание входит новый курьер и видит, как они исчезают. Замечает Маленькую, застывшую меж подлокотников своего вертящегося кресла. Разражается смехом.

– Ба, только не делай такое лицо! С ней в первый раз всегда странно… Ничего, привыкнешь.

– А… собственно, кто она?

Он снова прыскает.

– Глэдис? Это же хозяйка! Вообще-то все это ей принадлежит. Но, как ты понимаешь, она уже не слишком многим тут заправляет… Что они собираются с ней делать?

– Говорили о больнице.

– Ну, мужайся! Когда она в больнице, постоянно сюда названивает. У тебя когда перерыв?

– Не знаю точно, жду, когда мне скажут…

Но курьер уже спешит к какой-то девушке, чтобы помочь ей перевезти километры розового шелка через холл.

– «Нео Текстиль», здравствуйте.

Уже целый год Большая принимала себя за фею. Ну, не совсем, но ей так нравилось раздражать Маленькую этой выдумкой, что в конце концов она сама, возможно, поверила в нее по-настоящему.

– Внимание, – загадочно говорила она своей сестре, – я вхожу в волшебный лифт, поеду за Звездной феей.

Маленькая, опустив руки, немного недоверчиво глядела на дверцы шкафа, створки которого закрывались вслед за скрюченным телом Большой. А та, сжав свой метр десять гармошкой, пыхтела среди обувных коробок, болтавшихся вешалок, и копалась в потемках, ища Мамино платье из розового шелка и ее диадему с цирконием. Потом напяливала все это на себя, хорошенько переводила дух и начинала издавать звуки подъема – Вррррррррр! Заскучав, Маленькая уже увлекалась чем-нибудь другим, вполне равнодушная к феям и волшебным лифтам, а из космического челнока по-прежнему доносилось все более волнующие Вррррррррр! К тому времени, когда звездная фея, обмотанная розовым шелком и в криво сидящей диадеме, вылезала из своей летающей тарелки, Маленькая обычно уже исчезала. Большая не обижалась, только была немного разочарована. Она шла, наступая на слишком длинный подол, падала через раз, поднималась со смехом, а потом долго любовалась собой в зеркале, находила, что выглядит очень достойно, если не сказать откровенно потрясающе. И в этот миг она и впрямь становилась Звездной феей. Потом снимала платье, вешала его в шкаф, в котором опять не было ничего волшебного или космического, и выдумывала себе другие занятия – вспугивать голубей с края окна или откручивать белокурую голову своей кукле Барби, чтобы насадить в виде украшения на фломастер.

В сущности, фея не фея – жизнь была проста.

В тот день, 14 мая, ее номер с лифтом не имел никакого успеха, так что Большая от него быстро отказалась. Теперь она изучала потолок детской, ломая голову, есть ли у пауков свой дом или же они живут на паутине, как цыгане.

Решив раз и навсегда прояснить этот вопрос, она пошла на кухню и подняла свои шесть лет на цыпочки, пытаясь дотянуться до ручки двери в кладовку. Все швабры и щетки вывалились оттуда с ужасным грохотом. Она отпрыгнула назад, рефлекторно вскрикнула и зажала себе рот руками. Упс. Через несколько секунд прибежит Мама и, увидев гигантскую груду швабр, громоздящуюся на плиточном полу, нахмурит правую бровь и прищурит правый глаз – знак, предвещающий ужасное «известно что». Но шли минуты… и ничего не происходило.

Совсем ничего.

Если бы Большая знала, что такое чудо, она бы так и подумала: чудо. Должно быть, Мама оглохла. Мать одной из ее подружек была глухой и разговаривала при помощи жестов, мельтеша пальцами в воздухе – на это было интересно смотреть, словно мультик без звука.

Не слишком беспокоясь, Большая потащила лесенку в комнату, но та оказалась гораздо тяжелее, чем она думала. Она хотела было позвать на помощь Маленькую, но ее сестра ни на что не годилась, кроме как гоняться за мухами, словно глупый котенок.

Когда младшая сестренка потянула ее за штанишки, допрос паука был в самом разгаре.

– Чего тебе?

– Мама… Она не хочет просыпаться. Спит и не хочет просыпаться…

– Сказано же тебе, нельзя беспокоить Маму, когда она отдыхает. Оставь ее в покое.

Надо сказать, что из-за лесенки и груды швабр на кухне это ее вполне устраивало.

– А ты что делаешь?

– Спрашиваю паука, есть ли у него дом.

– О.

Маленькая ужасно боялась пауков. Не сказав больше ни слова, она убежала в гостиную и очень скоро заснула перед мультиком про Сэйлор Мун, жуя ухо своего плюшевого кролика.

Но вскоре Большую охватили сомнения: убирая лесенку, она вдребезги разбила синюю стеклянную вазу с завитками, Мамину любимую, в которую еще их бабушка ставила полевые цветы, в те мифические времена, когда за домами простирались поля. Стоявшие в ней розы совсем испортились, опавшие лепестки усыпали пол среди груды швабр; Большой грозило провести целую вечность в углу, но наказание пока затаилось, витало над ней в воздухе, словно хищная птица. Она подняла с полу несколько уцелевших цветков, собрала все свое мужество и постучала в дверь Маминой комнаты. Никто не ответил.

Она не слишком естественно кашлянула, потом постучала снова.

– Мама?

Молчание.

Постучала громче.

– Мама?

Она поколебалась мгновение, потом повернула дверную ручку.

Через полузакрытые ставни сочился бледноватый свет, оживляя тело, заснувшее поверх покрывала. Большая медленно подошла и взобралась на кровать, чтобы посмотреть на Маму вблизи: у той были закрыты глаза и приоткрыт рот, будто она собиралась произнести слово, которое никогда не слетит с губ. Старшая не знала, как вести себя – все это было так странно… Она положила ей красные розы на сердце и в конце концов пролепетала: