Книга "Зверобои" штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага - Владимир Першанин

«Зверобоев», как правило, используют на самых тяжелых участках. Схватываются с «Тиграми», «Пантерами», штурмуют доты и укрепления, откуда едва не в упор бьют тяжелые немецкие орудия, которые проламывают любую броню.

— Ты, говорят, концлагерь освобождал?

— Скорее охранял, товарищ полковник. Немцы успели почти всех заключенных пострелять. Спаслись чуть больше ста человек.

— Фашисты, а не немцы, — поправил замполит Чистякова. — Мы в Германию вступили, надо четко разделять немецкий народ от фашистов. Который, кстати, тоже пострадал от нацизма.

— Не знаю, как они страдали, — обронил Александр. — А подвалы на хуторах едой набиты и вино бочками.

— Молодежь, — добродушно пожурил политически незрелого комбата полковник. — Пора бы понимать ситуацию.

На груди замполита, который за два года службы ни разу не участвовал в боях и шарахался от переднего края, как черт от ладана, блестели ордена и медали. Их каждый вечер аккуратно начищал ординарец. Даже скромно желтела нашивка за легкое ранение — задело шальным осколком.

Решали кадровые вопросы. Оставалась вакантной должность командира третьей батареи. Самоходок тоже не хватало, но обещали прислать в ближайшее время. Командира батареи следовало подобрать заранее.

— Иди, Чистяков, занимайся своими делами, — небрежно кивнул капитану Боровицкий.

Неожиданно вмешался Иван Васильевич Пантелеев:

— А что, капитан Чистяков в этом вопросе права голоса не имеет? Он в полку с момента формирования служит. Людей хорошо знает. И Глущенко с Ворониным пригласить надо.

Боровицкий имел привычку никогда не спорить с вышестоящими начальниками. Придержал Чистякова и послал дежурного за остальными командирами батарей.

Юрий Назарович Глущенко, командир первой батареи, высокий, с тонкими чертами лица, сел рядом с Чистяковым, пожал руку. Он лет восемь служил в танковых войсках. Затем был переведен в самоходный полк и считался самым опытным комбатом, хотя имел лишь капитанское звание.

— Живой-здоровый? — спросил он.

— Живой. Поглядел, что фрицы в концлагерях творят.

— Наслышан.

Комбат четвертой батареи, старший лейтенант Воронин опустился на скамейку у входа, махнул рукой в знак приветствия Чистякову. С тяжелым подбородком, мощными плечами и угловатым лицом, испещренным мелкими оспинами от ожогов, он отличался немногословностью и, как обычно, выглядел угрюмо.

Война, не щадившая никого, обошлась с Григорием Ворониным особенно жестоко. Он потерял жену, двоих детей и мать, погибших во время бомбежки в Ростове. Младший брат пропал без вести еще в сорок первом под Киевом, и с тех пор ни слуху ни духу.

Все это отучило его улыбаться, а оживлялся Воронин, лишь когда выпивал. Он не мог избавиться от ноющей душевной боли, а редкие шутки были мрачными, как и лицо.

Боровицкий на одном из совещаний, где оживленно рассказывал об очередном победоносном наступлении наших войск, поймал угрюмый взгляд Воронина и сделал ему замечание:

— У вас такое выражение лица, товарищ старший лейтенант, будто вы не рады нашим успехам. Или чему-то не верите?

— Как не поверить! — буркнул Воронин. — Мы наступаем, фрицы драпают.

— А что, не так?

— Не совсем. Крепко немцы дерутся.

— Фашисты, а не немцы, — завел свою любимую пластинку замполит. — Мы уже за границей, и надо понимать ситуацию. Отличать простых людей от фашистов.

— Какие люди? — хриплым, словно каркающим голосом, отозвался Григорий Воронин. — Немцы, что ли? Так они для меня не люди.

— Думайте, что говорите! У вас подчиненные. Вы их такими же обозленными хотите сделать?

В чем-то полковник был прав, но ненависти во многих командирах и бойцах накопилось более, чем достаточно.

Тем временем Пантелеев продолжал совещание:

— Вместе с техникой получим пополнение в личном составе. Но что за офицеры придут, неизвестно. Я бы хотел на должность командира третьей батареи выдвинуть кого-то из опытных офицеров нашего полка. Полагаю, что достойные кандидатуры у нас в полку найдутся. Воюем вместе, друг друга знаем. Прошу высказываться.

После короткого спора остановились на двух кандидатурах — Николая Серова и Петра Тырсина. Лейтенант Коля Серов воевал в экипаже Чистякова наводчиком еще в сорок третьем году. Участвовал в боях под Орлом, где за подбитую «Пантеру» был награжден орденом Красной Звезды. После ранения закончил ускоренные курсы военного училища и в прошлом году сумел снова попасть в свой полк.

— Парень смелый, решительный, — отметил Пантелеев. — Хотя по возрасту еще молодой. Ты как считаешь, Сан Саныч?

— Постарше бы кого надо, — отозвался Чистяков. — Серову двадцать один год.

— А тебе двадцать два, — засмеялся кто-то из присутствующих. — Да и то три недели назад исполнилось.

— И поопытнее командир нужен, — настаивал капитан. — Пять тяжелых гаубиц в артиллерийском полку, считай, дивизион. А у нас целое ударное подразделение. Пусть Николай не обижается, но я думаю, Петра Тырсина пора выдвигать. Воюет три года, рассудительный мужик, зря на рожон не полезет. И смелости у него достаточно. Считаю, самая подходящая кандидатура.

— Отпускать из своей батареи не жалко?

— Не жалко. Пусть растет, капитана получит.

— Боишься, что подсидит, — снова засмеялись вокруг, — поэтому и выдвигаешь на повышение.

Командир полка, Иван Васильевич Пантелеев, оглядел Тырсина и Серова, затем подвел итог:

— Я тоже считаю, что старшего лейтенанта Тырсина на батарею пора ставить. Командир решительный и опыта набрался, дай бог каждому. Так что поздравляю, Петр Семенович, с новой должностью.

Когда решение было принято, Пантелеев добавил:

— Тырсина я переведу вместе с машиной. В третьей батарее всего одна самоходка осталась, а у Чистякова три.

На этом совещание закончилось, и комбаты отправились каждый к себе. У выхода придержали Петра Тырсина.

— Вечером встречу бы отметить, — предложил Григорий Воронин.

— Я не против, — заулыбался Тырсин. — Две фляжки рома запас.

А Чистяков сходил к Серову и, обняв за плечи старого товарища, сказал:

— Николай, на меня не обижайся. На совещании обсуждали, кого комбатом ставить. Назначили Тырсина Петра, я тоже его кандидатуру поддержал, хотя и тебя упоминали. Но ты на своем месте. Воюешь нормально, наградами не обделен, а батарея для тебя рановато.

— Ладно, чего там… я за должностями не гонюсь.

Но, судя по тону, самолюбивый лейтенант был обижен именно на Чистякова. Хотя решение принимал командир полка, а Петр Тырсин давно считался кандидатом на выдвижение. По опыту, деловым качествам, да и по возрасту. Петру Семеновичу Тырсину было уже за тридцать. Технику знал хорошо, воевал под Сталинградом, освобождал Харьков, Киев.