Книга Шоншетта - Марсель Прево

Как далеко? Я сказала, что мы еще не разговаривали. Аббат Жак запыхтел за своей решеткой.

– Что же вы раньше не сказали, дитя мое! Вы не умеете исповедоваться. Это для меня очень затруднительно. Ну, не бойтесь: все это – глупости, ребячество. Не воображайте, будто согрешили, находя свою подругу хорошенькой. Я даже советую вам заговорить с ней, поболтать с ней в присутствии классной дамы. Ну, принесите Господу покаяние от всего сердца, и я отпущу вам ваши грехи.

Сегодня утром я причастилась и чувствую себя спокойной; но я все-таки не решаюсь последовать совету аббата Жака.

15-го июля (праздник Святого Генриха).

Я счастлива, страшно счастлива! Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал мою тайну, но не могу молчать о ней. Я расскажу о ней в своем дневнике.

Как это все случилось? Значит, Луиза также думала обо мне? Ах, как она очаровательна и как я люблю ее!

Никогда не забуду этого уголка на хорах! Встретив ее там, вечером, не искав, – вот это случай! Я пришла за молитвенником, забытым во время вечерни, она – за нотами для завтрашнего праздника в общине детей Девы Марии.

– Это – вы, Лекеллек? – спросила Луиза, когда я вошла.

– Нет, мадемуазель, это – я, – ответила я.

– Кто «я»? – Луиза взяла меня за руку и подвела к свету лампы! Да это – маленькая «красная»! – сказала она, – как вас зовут? Дюкатель, не так ли?

– Да, Елена Дюкатель.

Луиза спросила меня, чего я ищу, а я помогла ей найти ноты. Когда мы вышли, я заметила, что она не знала, как со мной проститься, а я стояла перед нею, бормоча:

– Мадемуазель… мадемуазель…

Она резким движением схватила меня за руки и сказала:

– Пожалуйста, не делайте мне «признания», – это так дико! Слушайте! Я очень рада подружиться с вами. Хотите?

Я склонилась на плечо Луизы; она поцеловала меня в голову.

– Ну, бегите! Живо! – сказала она, – кто-то идет.

Я убежала, не видя, куда бегу, а Луиза осталась еще на несколько минут на хорах, чтобы нас не встретили вместе. Я была так взволнованна, что запуталась в коридорах и должна была вернуться.

18-го июля

Господи, как я счастлива! Мы нашли возможность видеться! Это бывает вечером, во время перемены, в глубине парка, около дровяных поленниц. Луиза приходит, садится рядом со мною, берет меня за руки. Я обожаю ее, – она так добра! По-видимому, ей доставляет большое удовольствие быть со мною; особенно любит она запускать пальцы в мои густые волосы, когда она делает это, у меня сердце замирает. Я никогда не испытывала ничего подобного.

Недавно она хотела распустить мне волосы; она говорит, что у меня самые прелестные волосы в мире. Я также желала бы дотронуться до ее кудрей, но не смею. Когда мы вместе, мне кажется, что я – просто вещь и что я совсем безвольна. Если бы Луиза велела мне броситься в воду или дать совсем коротко остричь мои волосы, – я все сделала бы без малейшего колебания.

Я попросила у нее локон ее волос; она отрезала прядку на затылке, под косой, чтобы не было заметно, дала ее мне, но тотчас же взяла назад, говоря, что завернет в маленькое саше и отдаст мне завтра.

19-го июля

Луиза – сирота, как я, еще более сирота, потому что ее мать также умерла задолго до смерти ее отца, погибла от холеры. Луизу воспитывала тетка, которую она любит как родную мать. Мадам Бетурнэ живет в маленьком замке, в окрестностях Кемпэра; он называется Локневинэн. Луиза рассказывала мне одну историю из своего детства. В Локневинэне у нее был маленький товарищ, кузен Жан; она очень любила его. В одно воскресенье, сидя рядом с мальчиком в церкви, Луиза нашла в своем молитвеннике одно из тех изображений, на которых вырезаны три святых сердца: Иисуса, Марии и Иосифа; одно из них отклеилось; она написала на другой стороне картона свое имя и дала его Жану. Я нахожу это восхитительной идеей. Через несколько месяцев Жан уехал в коллеж; оттуда он перешел в морское училище, потом ушел в море. И вот пять лет, как они не виделись.

В Луизе живет неисчерпаемый источник доброты и веселости; только воспоминания о семейных утратах, даже давних, сгоняют улыбку с ее лица или даже вызывают внезапные слезы. Холера, от которой скончалась ее мать, особенно ярко запечатлелась в ее памяти.

– В то время Локневинэн был полон народа, – рассказывала она, – и в один месяц из всех их остались только папа, мадам Бетурнэ, Жан и я.

21-го июля

Боже мой, что со мною? Разве я – та, что была вчера? Решусь ли я поверить этим страницам то, что испытываю?

Мы, Луиза и я, не видались целую неделю; все что-нибудь мешало нам: то нас отзывали наши наставницы, то подруги требовали нашего участия в какой-нибудь игре. Мы едва могли обменяться несколькими записочками. Милая, милая Луиза! Как нежно умеет она писать!

Наконец вчера нам удалось устроить себе свидание на хорах капеллы, где мы встретились в первый раз. Когда я пришла, Луизы еще не было. Я бросилась на колени, всем сердцем моля Бога, чтобы она пришла поскорее. Ах, я так люблю ее! Это чувство не может быть дурным; с тех пор как я люблю Луизу, я чувствую, что сделалась лучше.

Наконец дверь, отворилась. Я узнала «ее» шаги, бросилась ей навстречу. В темноте, за большим органом, я почувствовала, что она обняла меня.

– Шоншетта, – шептала она, – Шоншетта, дорогая моя, как я люблю тебя!

Я дрожала всем телом; в волнении я в первый раз решилась привлечь Луизу к себе и обнять. И тогда мне показалось, что пол колеблется под моими ногами.

Мы опустились на пол, но не упали и не ушиблись, а просто как-то опустились; уж не знаю, как это случилось. Она обнимала меня за талию, а другой рукой машинально расстегивала мой воротник; пальцы ее скользили по моей шее, совсем так, как делала это моя бедная мама, когда я была еще маленькая. Я чувствовала губы Луизы на моих щеках, на лбу, на глазах. Наши сердца бились так громко, что мне казалось, будто в старом органе отдается их стук.

И вдруг отворилась дверь, и мы ясно увидели фигуру аббата Жака. Мы не шевелились, боясь зашуметь, и так и остались обнявшись. Аббат минут пять (они показались мне вечностью) оставался на коленях, у балюстрады; это его привычка – заходить для краткой молитвы на хоры капеллы всякий раз, как он проходит по коридору, мимо двери. Наконец он ушел. Я обещала поставить свечку Святому Иосифу, если он нас не заметит; сегодня поставила.

Теперь я думаю: как это странно, что мы так ужасно испугались: ведь в субботу я все равно все скажу аббату Жаку на исповеди…

22-го июля

Бывают минуты, когда я, в самом деле, чувствую себя виноватой. В нашей нежной любви все-таки есть, должно быть, что-то дурное, потому что иногда мне невыразимо трудно поднять взор на Луизу. А когда хочу заговорить, мой голос дрожит, и я едва могу пробормотать несколько каких-то непонятных звуков.