Книга Серые братья - Том Шервуд

– Может, ты и меня убьёшь в две секунды?

Не помедлив ни мига, Бэнсон поймал взгляд Дюка и спокойно спросил:

– Можно?

В невыразимо бесстрастном и уверенном голосе его были опыт и кровь. Повеяло могильным холодом. Торопливо отступил в сторону Базилло. Надсадно кашлянул, вскинув носатое личико, горбун. Смутная тень мелькнула в глазах ремненосца. Дюк торопливо проговорил:

– Ни в коем случае! В этот дом съезжаются только друзья, и здесь место беззаботности и покоя.

Бэнсон кивнул, подошёл и встал рядом с хозяином.

– Прошу прощения, - послышался голос со стороны, - я просто любопытствую, - а вы действительно могли бы убить этого человека за две секунды?

Бэнсон посмотрел на Дюка вопрошающе, и тот со значением прикрыл глаза: «можешь ответить».

– Ну, не за две, - сказал рассудительно Бэнсон, отправив взгляд в крестовую грудь, - а за пять… или шесть.

– А почему вы настолько уверены? - спросил тот же голос.

– Это же видно. В серьёзном деле человек этот слаб. Знания об убийствах имеет поверхностные. Внутри, про себя, понимает, что слаб. Отсюда видно, - как он себя поведёт, если напасть на него - и видно, как этим воспользоваться. Секунд пять… или шесть.

В холле воцарилась недолгая, но глубокая тишина.

– Но как вы определили, что слаб? И что знает поверхностно?

Бэнсон выдержал паузу, притягивая к себе всеобщее, пристальное внимание, и ответил коротко и убеждённо:

– Слишком легковесно относится к смерти.

Затем шагнул вперёд, в сторону горбуна, неглубоко поклонился и добавил:

– Всё сказанное мною нельзя рассматривать как неуважение лично к вам.

– Невиданно! - воскликнул кто-то из ранее прибывших гостей. - Честное слово, джентльмены, я готов аплодировать!

Дюк просиял.

– Дюк! - спросили его. - Откуда у тебя этот новичок?

– На дороге нашёл, - не соврал Дюк, но вызвал смех, как над шуткой.

В это время раздался звук скрытого гонга, как будто ударили в медный поднос размером с мельничное колесо, и тяжёлая, зелёная с жёлтым бархатная портьера в глубине холла стала разъезжаться на две стороны. За ней открылась уходящая вверх, на второй этаж, блистающая белым мрамором лестница с зелёным, по всей длине, и с золотой каймою, ковром. Лестница была освещена двумя рядами часто выставленных светильников.

– Джентльмены! - торжественно крикнул командир манекенов. - Пора!

Все повернули головы в его сторону, и он, отставив ногу и вытянув руку в сторону лестницы, с пафосом вымолвил заключительное:

– За удачей!

– Иди к чёрту, Базилло!! - хором сказали присутствующие и потянулись вверх по золото-бело-зелёным ступеням.

Двинулся не отстающий от Дюка и Бэнсон.

Лестница лишь в начале была широкой, парадной. Дальше она то сужалась, то вновь расширялась, то металась в стороны, то карабкалась вверх, то ускользала вниз на десятки ступеней. На каждом повороте и закоулке стоял неподвижный слуга в зелёной ливрее с золочёными пуговицами.

И вот пришли, как понял Бэнсон, к конечной цели: небольшой комнате, обставленной с неописуемой роскошью. С потолка, по углам, свисали четыре серебряных канделябра, в каждом из которых горело по два, примерно, десятка свечей. Вдоль стен стояли малахитовые диваны, камень которых на сиденьях и спинках закрывали мягкие толстые набивки, обтянутые малиновой кожей. В центре комнаты находился серебряный круглый бассейн с грифоном, изо рта-клюва которого струился тёмно-рубиновый ручеёк. Вокруг бассейна, обручем, расположился стол из зелёного же малахита, в поверхность которого было врезано широкое цельнолитое золотое кольцо. Его чарующий, жаркий, пугающий блеск затеняли расставленные прямо по золоту фарфоровые чёрные чарки, перемежаемые раскрытыми табакерками с разными сортами табаку и фарфоровыми же овальными блюдами с привезёнными из колоний Новой Англии сигарами.

Все телохранители заученно отошли к одной из стен и расселись на малиновые сиденья. Гости же отправились к другой стене (кто-то взял чарку, зачерпнул ею из бассейна и, выпив, сказал: «о, сегодня бургундское!»), и вдруг - Бэнсон стоял у входа и смотрел - стали снимать одежды и сбрасывать их на диваны. Когда на малиновые сиденья легли нательные, голландские дорогие рубахи, гости сняли и обувь. И затем, забрав у телохранителей сундучки, в чулках, неслышно ступая, прошли к действительно конечной цели затейливого вояжа: в открывшуюся за отъехавшей в сторону дверью соседнюю комнату.

И Бэнсон сделал себе по достоинству оценённый им только впоследствии подарок: ввалился вслед за Дюком в эту же комнату. В компании телохранителей кто-то охнул, - на Бэнсона оглянулись, - и вдруг один из гостей рассмеялся:

– Новичок! Ну, пусть осмотрится на первый раз, а, джентльмены?

– Какой преданный! - так же со смехом вторили ему. - Ну, думаю, пусть?

И ещё кто-то откликнулся:

– Да ладно. Только к столу чтобы не приближался!

Дюк обернулся, сказал:

– Возьми стул, сядь у стены за моей спиной и исчезни.

Его охранник кивнул и сделал, как было сказано.

В комнате было разительно пусто. Только простой, из толстых дубовых плах, круглый стол и стулья вокруг него. («На столе как будто черти орехи кололи», - подумал Бэнсон, заметив и оценив состояние дубовой столешницы.) Больше, если не считать зелёной шёлковой драпировки на стенах и таких же четырёх канделябров, в ней ничего не было.

Когда обнажившиеся по пояс гости расселись за столом и положили на столешницу руки, вошёл, ковыляя, некто слепой. Непонятного возраста, с тёмными впадинами выколотых или выжженных глаз, в зелёной ливрее. В руках у него был ларец. Довольно уверенно дойдя до стола, он утвердил на краю его этот ларец и, раскрыв, стал из него что-то выбрасывать. Бэнсон всмотрелся: какие-то похожие на небольшие табакерки бумажные пачечки. Сидящие за столом потянулись и взяли себе по одной. После этого слепец собрал лишние пачечки обратно в ларец, а на стол выставил стеклянную колбу, которую перевернул - и быстро поднял. Под ней мелькнула и замерла маленькая ящерица жёлто-песочного цвета. Секунду помедлив, она текучей стрелой метнулась к краю стола и, прыгнув на пол, исчезла. Тот, мимо кого она пронеслась, радостно хохотнул и бросил на середину стола свой «табакерочный» свёрток.

– К удаче! - громко сказал он, на что горбун с досадою кашлянул, а слепец, собрав возвращённые ему пачечки, достал вовсе уж неуместные здесь предметы: молоток и длинный, в три грани кованный гвоздь.

Тот же, мимо которого пробежала ящерица, снова взял в руки свёрток и, надорвав обёртку, обнажил новенькие, мелованного картона игральные карты. Наскоро стасовав, он выложил их в три ряда.

– Пятая! - крикнул горбун, и после этого все по очереди так же стали называть цифры.