Книга Слепой секундант - Дарья Плещеева

— Ничего не знаю…

— Говори всю правду, — посоветовал Тимошка, — не то барин тебя прочь погонит! Больно ему нужно твое вранье слушать.

Это подействовало. Оказалось — Маша свела знакомство не с простым человеком, а с французом. И письма писались по-французски. Кавалер уговаривал Машу бежать с ним из дому, и было несколько дней, когда Маша, обидевшись на родителей, впрямь помышляла о побеге. Потом девушка опомнилась.

— Точно ли она была влюблена во француза? — спросил Андрей.

— Да как не полюбить — очень уж хорош собой! — со вздохом ответила Дуняшка.

— Ты его, значит, видела?

— Да, барин…

— А теперь прямо говори — он в спальню к барышне забирался?

— Да боже упаси! Да как же можно? — возмутилась Дуняшка. — Нас с барышней в строгости растили! До венца чтоб — ни-ни!

— Побожись! — приказал Еремей. — Ну?! — он был непреклонен. — Сударик мой любезный, с бабами иначе нельзя!

Спорить с ним Андрей не стал, потому что понимал, откуда у дядьки такая философия. После смерти Андреевых родителей Еремей двадцать лет держал круговую оборону от его теток, домоправительниц, приживалок, всевозможных дур и чесательниц пяток, знахарок и прорицательниц, сам заведовал воспитанием доверенного ему юного барина и перевел дух, лишь когда пятнадцатилетний Андрей пошел служить в гвардию.

Дуняшка поклялась, что между Машей и загадочным французом никакого блуда не вышло, — мать так смотрела за дочкой, что и короткие свидания устраивать было мудрено.

— Давно ли случилась сия интрига? — спросил Андрей.

Дуняшка, как всякая неграмотная девица, мерила время церковными праздниками и событиями домашней жизни. Получалось, что несчастный почтовый роман начался на ту Масленицу, когда тетка Прасковья Романовна из Москвы приезжала, длился все лето и завершился, когда кухарка Настасья родила.

— А Венецкий когда стал за Машей увиваться?

— Так тогда же, летом, и стал!

— То есть Маша предпочла Венецкого, и француз от нее отстал?

— Как не предпочесть — он же граф!

— А вот теперь ты расскажешь, почему Маша решила выкупить свои письма, — велел Андрей. — И не увиливай — я был при том, как ты со своей барышней в Измайловский полк ночью прибежала. Все слышал — и про перстеньки, и про золотую табакерку.

— Матушка Богородица, стыд-то какой… — прошептала Дуняшка.

— И я слышал, — подтвердил Еремей. — Давай, девка, как на духу!

Письмо с угрозой и требованием выкупа Маше передали в церкви, принесла его старуха-богомолка. Прочитав, Маша ужаснулась. Первым делом она подумала о своем приданом — оно невелико, но позволило бы откупиться, хотя тогда пристало бы рассказать про беду матери. Пришлось изворачиваться — и Маша неимоверными усилиями собрала узелок золотых украшений и безделушек.

Дуня отправилась передать его той же богомолке и получить письма. Но девушки плохо знали повадки негодяев. Если бы у Маши хватило соображения отправить с Дуняшкой хотя бы лакея Степана, может, беды бы и не приключилось. Но стыд все ей затмил. Ночью в указанном месте к Дуняшке подбежал человек с замотанной в тряпицу рожей, выхватил узелок — и поминай как звали! А на следующий день роковые письма были доставлены госпоже Венецкой.

— Фофаня, берись за карандаш! — велел Андрей. — Сведем все воедино…

Дуняшкино донесение было готово, когда приехал Акиньшин.

— Далеко ж ты, Соломин, забрался, — сказал он.

— Так надобно, — отвечал Андрей. — Фофаня, перебели донесение для господина Акиньшина. Маша не нашлась?

— Нет. Мой Афанасий у беклешовского дома дозором ходит. Венецкий сгинул бесследно. Сказывали, с матушкой своей так разругался, что она его прокляла и грозилась наследства лишить. А потом, по материнской логике, куда-то упрятала. Что у тебя?

— Прелестница у меня, — невесело усмехнулся Андрей. — Вот, Дуняша — горничная Марьи Беклешовой, и она может узнать в лицо француза, который впутал Машу в эпистолярный роман.

— Сказана ли она что дельное? — спросил несколько озадаченный Акиньшин.

— Сказана. Если, как ты полагаешь, эти два дела впрямь связаны, то от Дуняши будет немалая польза. Одно только…

— Что, Соломин?

— Она — беглая.

Кратко объяснив Дуняшкино положение, Андрей, смущаясь, спросил, может ли Акиньшин вопреки законам помочь девушке. Тот задумался и нашел решение:

— Вернуть ее Беклешовым мы всегда успеем. Так что она — не совсем беглая, а временно находится на нашем содержании.

— До поры, Дунька, — вставил Еремей.

— Я отвезу девицу к своей сестре, — сказал Акиньшин, — а та переправит ее к кому-либо из надежных приятельниц. Дуняша в любой миг может потребоваться, чтобы опознать француза.

Узнав, как неизвестный подлец обошелся с Машиным выкупом, Акиньшин присвистнул:

— Говорил я тебе — им нужна была шумная история, чтобы вытянуть у кого-то другого большие деньги. Но и этими не побрезговали.

— Интересно, кому «им»?.. Слушай, а какие в этот мясоед должны быть свадьбы? — отвечал Андрей. — Кто бы мог составить список богатых невест, решившихся обрачиться?

— Тут нужна старая опытная сваха, которая все приданые наперечет знает, — сказал с улыбкой Акиньшин. — Прощай моя репутация! Велю Афанасию привести сваху и потребую у нее богатейшую в столице невесту. Может, за чарочкой наливки у свахи язык и развяжется.

Стали расспрашивать Дуняшку, куда могла уйти Маша — без денег, без драгоценностей. Горничная решительно утверждала, что искать жениха обиженная и перепуганная Маша не стала бы под страхом смертной казни, и перебрала имена нескольких пожилых родственниц.

Потом Акиньшин уехал с Дуняшкой, а Фофаня запросился в храм Божий.

— Возблагодарить, — сказал он. — Без этого нельзя. Чуть было Богу душу не отдал! А остался жив и даже здоров. Я всегда благодарю. Может, потому и жив еще.

— Я с тобой, — вдруг попросился Тимошка. — И мне помолиться надобно.

— Знаю я, о чем ты собрался молиться, — заметил Еремей. — Девка тебе приглянулась.

— Ее нарядить — она и барыню за пояс заткнет!

— Будет тебе, беги с Фофаней, — перебил его Еремей. — За меня, грешного, свечку поставь. Вот тебе полушка.

Когда они вернулись, Тимошка шепотом доложил Еремею: Фофаня в монастырском храме всех удивил истовой молитвой, исправно бил поклоны с явным стуком лба об пол, подпевал хору, ниже всех склонялся перед батюшкой с кадилом.

— Одно из двух: либо великий грешник, либо великий праведник, — сказал на это Еремей.

Ночью, когда Андрей заснул, дядька приполз в угол, где уже расположился на тюфячке «секретарь».