Книга Маленькие трагедии большой истории - Елена Съянова

Бывшее химическое предприятие имени Роберта Лея, входящее в концерн Боша, еще в конце 1944 года было переведено в южную Баварию и получило наименование «Объект 3Z». Бывший вождь бывшего Трудового фронта, но вполне действующий доктор химических наук Роберт Лей предложил американским оккупационным властям посетить этот подземный объект, представлявший из себя смертельную угрозу для всего юга Германии. Лей предупредил, что на «объекте» была совершена военнопленными диверсия и часть контейнеров разгерметизирована.

Выполняя союзнические обязательства в связи с войной против Японии, американцы пригласили на «объект» советского специалиста по «спецхимии», которым и оказался Жиров. В общем, нужно было лезть. Предполагалось, что Лей спустится первым, однако он снова предупредил, что если сделает это, то до суда не доживет. Такой риск исключался: бывший начальник орготдела НСДАП в списке главных военных преступников стоял под номером четвертым. Американские химики тоже медлили: среди них «комикадзе» не было. Ну а старший лейтенант Жиров, экспериментатор противовоздушной обороны, принявший на свою голову не один бомбовый груз, военный человек, партиец, просто выполнил задание: партия сказала «надо», коммунист Жиров ответил: «Есть!».

Из командировки Николай Феодосьевич вернулся тяжелобольным человеком. Диагноз: вирусное заболевание центральной нервной системы.

Небо над Москвой полыхало салютами, женщины снова носили яркие платья, и общий дух был – поскорей все отмыть, восстановить, украсить… А он умирал: тело сводили судороги; в голове точно шел бесконечный термояд… Однажды в клинике Бурденко склонившийся над ним врач вдруг уловил странную фразу: «Выслушай же, Сократ, сказание хоть и очень странное, но совершенно достоверное, как заявил некогда мудрейший из семи мудрых Солон…». Врач был образованным человеком; он вспомнил, что этими словами Платон начинает свой знаменитый диалог «Критий», в котором впервые упоминает о погубленной богами загадочной стране Атлантиде.

Потом этот врач много беседовал с медленно поправляющимся Жировым о гипотезе существования некогда на Земле высшей цивилизации, основанной богами-пришельцами, о «великом потопе», о катастрофическом промахе Икара… Что же до Платона, то врач придерживался традиционной гипотезы о том, что грек сочинил свою Атлантиду для обоснования идеального законодательства. Жиров же уверял, что «еще рано сдавать проблему Атлантиды в архив человеческих заблуждений». И чем горячее он спорил, тем его доктор сильнее радовался и крепче надеялся, что этот человек не сдастся болезни, даже такой. Тем более что в суждениях Жирова было мало чего от поэтических мечтаний Брюсова или Рериха, и уж совсем ничего от умственных «киллеров», вроде Гербигера и Блаватской. Жиров был и оставался ученым.

Николай Феодосьевич Жиров не выздоровел: болезнь приковала его к постели еще на двадцать пять лет. И тут начинается другая история – основателя советской науки атлантологии, и в ней нет трагедии; она открыта, как увлекательная книга, стремительна, как научный прорыв. И как научное знание, она не закончена.

Пленники судьбы

На одном из придворных балов император Павел Первый обратил внимание на необычное поведение своей дочери Екатерины. Всегда такая серьезная, строгая Екатерина Павловна, с безаппеляционностью тринадцатилетнего подростка толковавшая о суетности светских утех, весь этот вечер танцевала, не присаживаясь.

Ее партнер, молодой генерал-майор с буйной смоляной шевелюрой и орлиным носом, герой Треббии и Сент-Готарда, князь Петр Багратион, на балах обычно подпиравший стенки и объяснявший это «неловкостью полкового служаки», сегодня довольно ловко кружил свою даму даже в ненавистном вальсе. Императрица Мария Федоровна заметив, что император раздраженно кусает губы, как всегда в таких случаях, принялась ему нашептывать… Катенька уже призналась ей, что влюблена в князя, возможно, это пройдет, хотя натура их дочери отличается редкой глубиной и постоянством, а ежели не пройдет, то и не беда – князь Петр царских кровей, в Европе его знают, никто не осудит, ежели и отдать герою в жены царскую дочь…

Павел Петрович на это воркование жены ничего не отвечал. Но сведенные в полоску губы и затвердевший взгляд говорили о том, что император уже принял решение, и оно – не в пользу чувств.

Уже несколько дней спустя Павел Петрович посетил князя Багратиона собственной персоной – в качестве свата. Невесту он привез с собой. Екатерина Павловна Скавронская ослепила князя Петра своей действительно редкой красотой и вскоре, с ловкостью светской львицы, довела дело до алтаря. Три месяца бешеной страсти закончились полным разрывом супругов: Багратион продолжил службу: его жена отбыла в Вену, чтобы из своего знаменитого салона плести интриги против императора Александра.

А Екатерина Павловна Романова с 1804 года, войдя в возраст, отказывалась от всех сделанных ей предложений. Самым знаменитым стал ее отказ летом 1807 года императору Наполеону, настолько резкий, даже оскорбительный, что его долго не решались передать французам. И только в возрасте двадцати одного года – а в России такие невесты назывались «перестарками» – она вышла замуж за принца Георга Ольденбургского. Через три года, в 1812 году, уже овдовела.

Это был роковой и прекрасный, тот пламенный двенадцатый год, когда весь уклад жизни и сердца людей были точно взвихрены, перевернуты, перепаханы величайшим потрясением наполеоновского нашествия.

Тяжелая рана, полученная под Бородино, выбила из седла любимца русской армии и, по мнению Наполеона, самого талантливого из российских военачальников.

Но рана Багратиона не была смертельной. Еще по дороге в имение своего родственника князя Голицына, под Владимиром, он почувствовал себя лучше, а проведя несколько дней в спокойной обстановке, окруженный заботой и вниманием, начал поправляться, что и зафиксировано в отчетах придворных медиков, которые те периодически отсылали императору Александру. В эти же сентябрьские дни император получил письмо от своей сестры Екатерины Павловны, в котором она не советуясь, не испрашивая дозволения, просто уведомила брата, что уже выехала в имение Голицыных, в село Симы, чтобы повидать человека, которого продолжала любить.

Любил ли Петр Багратион Екатерину Романову – на этот вопрос смогут ответить лишь новые архивы, еще непрочитанные письма… Но как он любил Россию – на то есть два доказательства: первое – его жизнь, второе – фактическое его самоубийство.

9 сентября князь Петр Иванович уже смог подняться с постели и пройтись по комнате. Но в тот же день он случайно узнал страшную новость, которую от него скрывали – о сдаче Москвы. Им овладели гнев, негодование и великая скорбь. А вечером началась лихорадка, которая все усиливалась: князь бредил; в бреду требовал оседлать коня; бинты на раненой ноге ему мешали, и он начал срывать их, чтобы вскочить в седло и снова скакать под пули и картечь, в гущу очередной битвы за Россию. Рана воспалилась; «лихорадка подошла к сердцу и вызвала коллапс его», как записал в заключении о смерти генерала Багратиона доктор Виллье.

В архиве Бориса Андреевича Голицына сохранилось несколько отрывистых записок о тех днях, и есть среди них такая, от 12 сентября: «Князь Петр Иваныч скончался сегодня по утру. Ее Высочество задержится, дабы присутствовать при погребении. Благодарю тебя, Господи, что она успела».