Книга Предчувствие конца - Марина Серова

— В общем, колеса вертятся. Твое дело дали Аркаше, он молодой и борзый… Между нами, девочками, — сволочь редкостная. Делает карьеру, лезет наверх по головам. Думаю, его выбрали специально — о твоей дружбе со мной, Алехиным и остальными известно всем. Он снял видео с камер, и там твоя машинка. Извини, Охотникова, но это правда, — поспешно добавила Галина, глядя на мое изменившееся лицо.

Моя машина? Не думаю, что Галя мне говорит неправду, — не такой она человек. Значит, пока я занималась делом Борджиа, мой «Фольксваген» мирно стоял в гараже. И кто-то — непонятно кто — выкрал машину, съездил на ней к Шмаге, засветился перед камерами… А потом вернул мою тачку в гараж, да так, что я ничего не заподозрила! Между прочим, у меня там стоит противоугонная сигнализация. Которую делали лучшие люди в городе! Ничего не понимаю…

— Не хочу тебя расстраивать, Евгения, — сказала Галя, поднимаясь, — но жди повестки. Извини, ничем не могу помочь.

— Спасибо тебе, — вполне искренне поблагодарила я Миронову. Если она говорит, что не может, — значит, так оно и есть.

Время давно перевалило за послеобеденное, но есть мне не хотелось совершенно. Еще бы, после таких новостей… Я залила в себя очередную чашку кофе. Села за руль и отправилась в гости к Шмаге.

Смагин Владимир Сергеевич, тысяча девятьсот сорок третьего года рождения, проживал там же, где и работал — в своей мастерской. Сегодня, как, впрочем, и всегда, я была единственным клиентом СТО. Стоило мне затормозить, как ко мне подскочили два худых вертлявых мальчика лет восемнадцати-двадцати. Это были подручные Шмаги. Машины они чинили исключительно плохо, а вот информацию собирали умело, тут ничего не скажу.

— Стекла протри! — бросила я тому, что поглупей на вид, а сама прошествовала в «контору» — удивительно захламленное помещение, где и проживал мой информатор. В длинном полутемном ангаре с пятнами машинного масла на полу давным-давно не была ни одна машина. Зато в углу стояли продавленный диван, колченогий стул для посетителей, стол с электрической плиткой и немудрящим холостяцким хозяйством Шмаги — алюминиевыми мисками, гнутыми вилками, банками кильки в томате и кусками обкусанного хлеба. Сам хозяин был на месте — что-то мастерил или починял, сидя под яркой настолько лампой.

— Здравствуйте! — дребезжащим голосом приветствовал меня Шмага. — Не вижу, кто пожаловал… Глаза совсем плохие стали… Вы по делу или как?

— И тебе не хворать! — сказала я старому бандиту, усаживаясь на край стола и сбрасывая на пол остатки холостяцкого обеда. Шмага проводил объедки тоскливым взглядом и вздохнул. Узнал, значит.

— А глаза — это ничего! — утешила я хозяина автосервиса. — Глаза я тебе сейчас починю.

Я развернула лампу так, чтобы она светила прямо в лицо Шмаге. Старик сощурился и даже прикрыл глаза рукой, а я присвистнула:

— Владимир Сергеич, это кто же тебя так?!

Физиономия моего собеседника, и без того не внушающая доверия, сейчас представляла собой совсем уж жалкое зрелище. Кто-то поставил по фингалу под каждый глаз информатора и даже, кажется, выбил остатки зубов. Шмага захныкал и попытался заслониться от меня рукой. Я убрала лампу — не собираюсь играть в гестапо с человеком, который находится в таком состоянии. Конечно, я ничуть не обольщалась насчет Смагина — он был тот еще упырь. И висело на нем много чего — и в молодые года, и теперь. Его внешность престарелого мальчика была обманчива: Шмага вовсе не был беспомощен. Только за последний год он лично убрал двоих — тех, кто ему мешал. Убрал лично, своими трясущимися старческими руками. Знала я об этом потому, что у меня были информаторы кроме Шмаги. А от визита в полицию меня удерживали несколько соображений. Во-первых, те, кого старый бандит переправил в мир иной, были ничуть не лучше его самого, так что получалось, что Шмага в какой-то степени санитар леса. То есть города Тарасова. А во-вторых, я давно уже взяла за правило не встревать в разборки окружающих, если это не касалось меня лично или если этого не требовала безопасность клиента. В конце концов, не я вращаю этот мир, правда ведь?

— Кто тебя так отделал? — повторила я свой вопрос, потому что Шмага жмурился, отворачивался и всячески демонстрировал неготовность к контакту.

Наконец старый паук понял, что я не отстану. Он злобно окрысился и, блестя маленькими глазками, синяки под которыми делали его похожим на чучело панды, ответил:

— Кто-кто… конь в пальто! Ты же и отделала! Что, не помнишь?

Я попросту онемела от подобной наглости. Ну погоди, упырь пенсионного возраста, ты у меня попляшешь!

Я снова развернула лампу в сторону Шмаги. Старичок принялся корчиться, как будто он был вампиром, и свет причинял ему физическую боль.

Я протянула руку (Шмага отшатнулся) и легонько коснулась пальцем липкой от пота кожи под глазом:

— Ай-яй-яй! Как нехорошо с моей стороны! Владимир Сергеевич, напомни-ка мне, когда это произошло? А то, знаешь, годы идут, память уже не та…

Старик пошмыгал носом, подозрительно покосился на мою руку. Понял, что бить его не стану, и ответил:

— Это… в четверг на той неделе.

— Да ну?! — удивилась я. — Уверен, что в четверг? Не в среду и не в пятницу? Как неприятно! Только, знаешь, в четверг на той неделе меня не было в городе. Я была совсем в другом месте, и это могут подтвердить по меньшей мере двадцать человек.

На этом месте Шмага зашнырял глазами по сторонам. А я безжалостно продолжала:

— Люди они серьезные, поэтому мне бы не хотелось тревожить их по таким пустякам, как мое алиби. Так что придется тебе, Сергеич, заявление забрать.

Шмага закусил губу и упрямо замотал головой.

Я тяжело вздохнула:

— Слушай, ну что ты как партизан на допросе! Ты меня хорошо знаешь? Ну вот, значит, понимаешь: без необходимости я тебя пальцем не трону. Человек ты полезный, хотя и сволочь…

На этом месте Шмага горделиво выпрямился и даже улыбнулся, показывая пеньки зубов.

— И старость я уважаю. Но, прости, отец, тут речь идет о моей собственной шкуре. На моем месте тебя бы и Махатма Ганди в бетон закатал. Так что без обид.

Я встала. Шмага забеспокоился:

— Эй, эй! Ты чего? Ты овчарка, тебе нельзя этого!

Я взяла со стола бутылку из-под лимонада (Шмага был принципиальным трезвенником — по крайней мере, последние лет двадцать) и задумчиво покрутила ее в руках.

— Да ты можешь ничего не говорить, — грустно сказала я, отбивая у бутылки горлышко. — Я сама все за тебя скажу. Дело было так. Неделю назад к тебе приехала баба. Моих лет, глаза слегка раскосые, одета в куртку, джинсы и тяжелые ботинки.

Шмага осторожно потрогал остатки передних зубов, но промолчал.

— Баба эта ужас до чего крутая, она с тобой разговоров никаких не вела, а для начала отметелила тебя, как бог черепаху. Пару ребер сломала. Ну просто чтобы обозначить серьезность своих намерений.