Книга Анонимная война. От аналитиков Изборского клуба - Андрей Кобяков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
в) на геополитическом уровне — в дальнейшем ограничении полномочий национальных правительств, концептуализированном в программной статье президента CFR Ричарда Хаасса от 21.02.2006 «Государственный суверенитет в глобальную эру должен быть изменен»:
«Для регионального и глобального управления необходимы новые механизмы, предусматривающие передачу полномочий национальных правительств надгосударственным субъектам — не только международным институтам, но также НПО и отдельно взятым частным структурам. Я не настаиваю на том, чтобы Microsoft, Amnesty International или Goldman Sachs были представлены в ООН, но представители подобных структур должны участвовать в принятии решений при возникновении региональных и глобальных вызовов.
Более того, государства должны быть готовы к тому, чтобы поделиться с международными структурами частью суверенитета. Это уже происходит в области торговли: государства соглашаются принять правила ВТО. Некоторые правительства готовы уступить элементы суверенитета, чтобы отреагировать на угрозу глобального потепления. Сейчас необходимо принятие нового документа, заменяющего Киотский протокол, с установленным объемом сокращения эмиссий — поскольку страны понимают, что они потеряют больше, если не присоединятся. Отсюда следует, что понятие суверенитета должно быть пересмотрено, если государства хотят адаптироваться к глобализации. Понятие суверенитета становится очень условным, даже договорным (контрактным)»;
г) на экономическом уровне — в подрыве экономической репутации стран-мишеней; в дискриминирующих торговых ограничениях; в выборочной экспроприации «диктаторов» и «отмывателей денег» с невозвращением их активов, т. е. конфискации;
д) на инструментальном уровне — в определении задачи публичной дипломатии как «войны идей» с одновременным внедрением в эту войну технологий 2.0.
С момента «отмены» западной цивилизацией системы ценностей индустриальной эры изменению подвергается не только структура реальной экономики (деиндустриализация) и не только сфера услуг (бум индустрии энтертейнмента), но и сам человек.
Революционеры 1968 года, отвергая знание (лозунг «дважды два больше не четыре») и производительный труд («нельзя влюбиться в рост промышленного производства»), выступали при этом в защиту реальных жертв войн, репрессий и колониального рабства, воздавая должное силе и самоотверженности реальных героев сопротивления. Революционные акции (от массовых выступлений до терактов) имели смысловую и целевую привязку. Их организации имели устойчивую членскую базу, существовали много лет, рядовые «бойцы» знали своих вождей.
У юных бунтарей 2011 года кумиры другие: из прошлого — идолизированные изображения Ганди и Мартина Лютера Кинга, о которых они имеют смутное представление, из современности — не вожди и борцы, а случайно пострадавшие лица, «такие, как мы». Добро воплощено в этой случайной жертве: «Мы все — Халед Саид» (Каир) или «Мы все — Оскар Грант» (Окленд). Столь же случайно обозначается образ зла: Каир — Гамаль Мубарак, Окленд — Эдвард Кох. Акции тиражируются и копируются по принципу «сделай как», лозунги выражают не цель, а действие: оккупируем — неважно что; сожжем (маска Гая Фокса) — неважно, кому в отместку и для какой цели.
Таким образом, новейший протест а) внеисторичен по содержанию; б) сиюминутен по планированию; в) безличен по лидерству. Способ его мобилизации а) виртуализирован; б) рефлекторен (бабочка, летящая на свет); в) эфемерен.
Эта трансформация протестного субстрата является культурным следом нескольких процессов — а) постиндустриальной модификации психологии потребительского общества, б) виртуализации общения и формирования поколения «рожденных в Сети» (digital natives) и в) дезориентирующей социальной фрустрации.
Анализ методов информационного воздействия на массовое сознание и стоящих за ними идей сам по себе не даст нам понимания, почему в результате мы получаем те или иные социальные эффекты. Эти эффекты в не меньшей мере зависят от аудитории-реципиента информационного воздействия. «Полем боя» в информационной войне является отдельный современный человек — именно от его мировосприятия, ценностей и мотиваций зависит результат любого «мягкого влияния».
Казалось бы, эра всеобщих информационных свобод и неограниченного общения всех со всеми в социальных сетях Интернета дает все возможности для самостоятельного мышления и участия в общественной жизни. Но в реальности информационные технологии последних 30 лет породили феноменальную управляемость общественного сознания, замаскированные теперь к тому же, в отличие от предыдущих эпох, под демократические механизмы и независимые суждения общественности и экспертов.
Считается, что в развитых странах с высокой долей сектора нематериального производства и услуг сложилось постиндустриальное, информационное общество. Но классик изучения информационного общества Мануэль Кастельс несколько лет назад признал эту модель исчерпанной — теперь на смену ей уже пришло сетевое общество.
Горизонтальные, сетевые структуры самоорганизации людей существовали всегда, и действовали на уровне частной и бытовой жизни. Однако координировать и быстро управлять ресурсами, необходимыми для решения масштабных задач было под силу лишь несетевым, жестким вертикальным структурам с четким управлением. Ключевое отличие сегодняшней ситуации в том, что благодаря цифровым сетевым технологиям сетевые структуры впервые «способны в одно и то же время быть гибкими и адаптивными благодаря своей способности децентрализованных действий сети автономных ячеек, и при этом оставаться способными координировать всю эту децентрализованную активность в соответствии с общей целью принимаемых решений».
Как показала практика, сетевое общество — это гиперсоциальное общество, а не общество изоляции. Напротив, благодаря интернет-коммуникациям возросла социальная активность, а активные интернет-пользователи также являются и социально активными в реальной жизни, Интернет только помогает им еще больше общаться в «реале». Однако в отличие от коллективизма иерархических режимов прошлого, нынешняя «гиперсоциальность» — это, в терминологии Кастельса, «сетевой индивидуализм». То есть система, когда частный индивид сам выбирает, к какой именно сетевой структуре, на сколько и в какой форме он готов присоединиться.
Сегодня сетевые структуры противостоят классическому суверенному национальному государству с двух направлений — как «снизу» в виде различных формальных и неформальных сообществ и НПО, так и «сверху» — в виде «надгосударственных» сетевых структур. Структуры национального государства на разных уровнях все чаще включены в различные горизонтальные сетевые сообщества — начиная от региональных объединений типа ЕС, G8, большей или меньшей интеграции в разнообразные другие международные структуры и заканчивая процессами децентрализации в форме отдания все большей самостоятельности региональным и муниципальным властям. Надо отметить, что в случае международных структур их децентрализация и горизонтальность — скорее миф, обращенный вовне и призванный маскировать то обстоятельство, что в реальности они используют внутри себя вполне иерархические методы управления.
