Книга Лица - Джоанна Кингсли

Женя вскрикнула и опустилась на колени. Дмитрий открыл глаза. Его кожа посерела, лицо исказила гримаса боли.

— Нога, — простонал он, и Женя взглянула туда, где из правой штанины на камни мостовой натекла лужица крови.

Две женщины подбежали к ним. Одна склонилась над Дмитрием и ножом принялась разрезать брюки. Она походила на врача и приказала толпе податься назад. На Женю она не обратила никакого внимания и стала осматривать ногу от бедра к колену. Когда дошла до лодыжки, Дмитрий вскрикнул.

Врач нахмурилась:

— Ступня, — пробормотала она и попыталась снять ботинок. Но Дмитрий закричал, как только она притронулась. Он тяжело дышал, губы двигались, как будто он хотел что-то объяснить, но мог выговорить только: «Пожалуйста, не надо».

Врач встала с колен:

— У него раздроблена ступня, — сказала она второй женщине. — Нужны носилки.

Женя заметила, что правый ботинок брата сильно пострадал и был повернут к ноге под необычным углом.

Она сдернула с себя кофту, свернула из нее подушку и осторожно подложила под голову брата.

— Не надо. Замерзнешь, — попробовал улыбнуться он.

— Ничего, — она не ощущала холода, только бессилие.

Кто-то поднес к губам Дмитрия фляжку, и он отхлебнул водки. Потом подошли мужчины с носилками и осторожно переложили брата на них. Он сжал губы и не проронил ни звука, но пот заливал его лицо.

Один мужчина подал Жене кофту. Она надела и пошла за ними, почти целый километр, к больнице. Неотрывно глядя на брата, она видела, как каждое сотрясение носилок отражалось на его лице, и ощущала боль в себе самой.

В больнице Женя узнала, что Дмитрий возвращался домой с футбола и переходил дорогу перед телегой. В это время из-под копыт у лошадей взлетела большая птица и те метнулись в сторону. Дмитрий ухватился за поводья ближайшей к нему лошади, но упал. Вожжи намотались на запястье, и его потащило, нога попала под колесо телеги, которое разможжило ступню.

Большой палец оторвало, много костей раздробило, сообщила Жене сестра. Его тотчас же отправят на операцию, но надежды мало, что удастся восстановить стопу. Скорее всего, Дмитрий навсегда останется хромым.

Несколько дней спустя, Дмитрий был все еще в больнице, к ним к обеду снова пришел Бернард Мерритт. В приготовлении угощения тетя Катя превзошла саму себя. В честь почетного гостя она испекла удивительные пирожки с мясом, такой величины, что можно было целиком положить в рот. Пирожки подавались к супу. Обычно Женя съедала таких пирожков за раз больше десятка, но в этот день даже на них у нее не было аппетита. Она едва прикоснулась к первому, проглотив лишь несколько ложек дымящихся щей из свежей капусты, сваренных по рецепту бабушки.

Ей было неловко сидеть между отцом в его неуклюжем костюме и Бернардом, чей отлично сшитый пиджак был лишь ненамного темнее его кожи.

Бернард Мерритт опять так же странно смотрел на нее: пристально, впитывая ее своими небесно-голубыми глазами.

Женя не сомневалась, что он читал ее мысли и мог заглянуть еще глубже, в самую душу.

Она уперлась взглядом в скатерть.

Хотя Женя и не верила в Бога, знала, что все, даже животные, имеют душу. Душа Дмитрия походила на молодую зеленую веточку, гибкую и растущую. Душа отца напоминала Неву — тихая поверхность скрывала бурные потоки. А у Бернарда Мерритта? Она искоса посмотрела на него и попыталась представить, какая у него душа. Но сумела разглядеть лишь светло-голубые глаза с прожилками, как у мрамора. Может быть, американская душа отличается от русской?

Заметив застенчивость Жени, Мерритт попытался ее растормошить, расспрашивая о несчастном случае, приключившемся с Дмитрием. Ее скромность была своеобразным вызовом, и Бернард был намерен его принять.

Через несколько минут она уже говорила свободно и с воодушевлением. Когда принесли основное блюдо — пожарские котлеты в терпком грибном соусе — она с таким энтузиазмом набросилась на еду, что американец широко улыбнулся. Он не привык общаться с детьми, но ее раскованность и импульсивность доставляли ему удовольствие.

Он заметил, что детство Жени кончается и скоро она превратится в девушку. Дочка Сареева вырастет ослепительной, подумал он. Суждено ли с ней встретиться, когда она станет женщиной? Перестановки в партийном руководстве могли лишить ее отца влияния, даже погубить его карьеру. Бернард знал достаточно о многочисленных изменениях «генерального курса» в СССР за последние тридцать пять лет, чтобы убедиться в том, что ни один советский пост не был достаточно надежен.

— Так тебе сказали, нет никакой надежды на восстановление стопы? — повторил он.

Женя кивнула.

— Вы принимаете этот прогноз? — повернулся американец к Георгию.

Тот пожал плечами.

— Доктора сделали все, что смогли. Скверный несчастный случай: множественные переломы, кости раздроблены, нервы и мышцы повреждены. И большой палец — он уже не прирастет.

— Но мы должны поговорить с врачами. Узнать, что можно сделать сейчас или в будущем.

Георгий уставился в тарелку и нахмурился. Женя не сводила с Бернарда глаз, чувствуя, что он сделал бы все, как надо, одним усилием воли заставил бы Дмитрия снова ходить.

Обожание, написанное на лице девочки, подхлестнуло Бернарда:

— Георгий Михайлович, нужно выяснить все возможности. Мальчику только пятнадцать, он еще растет. Нельзя упускать ни одного шанса. Я назначу встречу с врачами…

— Я могу сделать это сам, — холодно заметил Георгий.

— Так сделай это! — попросила Женя.

— В этом нет необходимости, — напомнил ей отец. — В рабочее время к нашим врачам можно всегда попасть.

— Тогда решено, — откликнулся Бернард. — Завтра же идем туда.

Георгий посмотрел на него, уже раскрыл рот, но тут же рассерженно плотно сжал губы и махнул Кате, которая было собиралась принести ему добавки.

Бернард тоже отказался от котлет, и пока тетя Катя меняла блюда на тарелки для десерта, на секунду, извинившись, вышел и тут же вернулся с пакетом, завернутым в блестящую, розовую с белыми полосками, бумагу, — для Жени.

Пакет был таким красивым, что его казалось страшным открывать. Женя аккуратно сняла розовую ленточку и отложила в сторону, чтобы носить потом в волосах, развернула бумагу. Внутри оказались четыре плоских бело-розовых коробочки. В каждой лежали три пары одинаковых нейлоновых чулок: в первой — оттенка светлого меда, в каждой последующей все темнее и темнее. Бернард достал одну пару и приложил к ладони, чтобы показать, как они выглядят на фоне кожи.

Женя сделала то же самое и заметила, что на ее руке оттенок оказался иным: нейлон как будто припудривал кожу, делал гладкой и загорелой. Такая изысканная вещь для взрослой женщины.

— Тебе они нравятся?