Книга Воскрешение королевы - Джаконда Белли

ГЛАВА 4

В понедельник после уроков я решила написать обо всем Исис, но, едва принявшись за письмо, расплакалась. В отличие от матушки Луисы Магдалены Исис хорошо знала родителей. Имя, моей матери на страницах письма вызвало бы в памяти подруги ее образ. Нежное лицо с тонкими чертами и чувственными алыми губами. Мама почти не пользовалась косметикой. Она лишь слегка подкрашивала длинные ресницы, обрамлявшие огромные черные глаза, такие же, как у меня. Эффект получался удивительный: кожа у мамы была гладкая и прозрачная, жемчужного оттенка, а яркий рот казался нарисованным.

Исис знала маму, помнила ее лицо и голос, жесты и привычку накручивать на палец тугой локон. С ней я могла не стесняться своих чувств. Как ни пыталась я держать себя в руках, меня захлестывало отчаяние. Сочиняя послание к Мануэлю, я казалась самой себе взрослой и немного загадочной, однако теперь, обращаясь к Исис, я была всего лишь растерянным ребенком, которому хочется, чтобы его приласкали. В каждой строке сквозила горечь загубленного детства, всеобъемлющее сиротство, невыразимая боль. В груди теснились рыдания, и, едва закончив письмо, я бросилась в свою комнату, чтобы вдоволь выплакаться. В тот момент я впервые по-настоящему поняла, что мамы с папой больше никогда не будет; что они никогда не придут в интернат, не станут ждать меня в вестибюле за кофе с галетами, как родители других воспитанниц. Не заберут меня домой. У меня не было дома. Я была словно воздушный шарик, упущенный неловкой рукой; шарик, летящий неведомо куда по воле ветра. Интернатская жизнь создавала иллюзию того, что, если я буду хорошей девочкой и примерной ученицей, за мной в один прекрасный день приедут родители и мы вместе выйдем на улицы через выложенный изразцами подъезд. Разумеется, это были только мечты. Я знала, что за мной никто не придет. Мысли о дне выпуска из интерната вызывали у меня глухую тоску. Сначала будет месса в часовне, потом торжественный прием. Я улыбнусь на прощание подругам, пожелаю им счастья и побреду пустыми коридорами в свою комнату собирать вещи, а матушка Луиса Магдалена станет семенить за мной, бормоча неубедительные слова утешения.

Реальность, от которой я так долго пряталась, навалилась на меня вероломно и безжалостно. Душевная боль была такой острой, что я испугалась и перестала плакать. Обхватив руками худые плечи, я принялась баюкать саму себя, как отец когда-то, повторяя: ничего, девочка, ничего, не плачь, все пройдет.

Я провалилась в тяжелый беспокойный сон и вскоре проснулась от ужаса. Подскочив на кровати, я жадно ловила губами воздух, не узнавая ни своей аскетической комнатушки, ни силуэтов деревьев за окном. Ничего не изменилось: меня окружали все те же стены и старая мебель (прежде я не замечала, как они неподвижны, и лишь тогда поразилась бездушию окружающего мира). Через несколько дней после смерти родителей я подслушала разговор взрослых об опознании жертв катастрофы в самолетном ангаре. Ничего не подозревающие бабушка с дедом пересказывали тете и дяде жуткие подробности о железных столах, черных мешках и о том, что правую руку моего отца непостижимым образом не тронул огонь. Так его и опознали. Предоставленный авиакомпанией психолог объяснил, что такие вещи иногда случаются: пламя — непредсказуемая вещь. Раскрылся фюзеляж, и огонь вырвался наружу, стремительно распространяясь по салону. Что ж, мои старики по крайней мере опознали своего сына. Других искали по зубным картам. Во сне я взяла отца за уцелевшую руку и прижала ее к груди, умоляя, чтобы он обнял меня в последний раз. Обугленный труп вцепился в меня, беззвучно умоляя забрать его из страшного ангара. Я попыталась оттащить тяжелое тело к дверям. За спиной у меня слышался странный звук, будто громыхала связка жестяных банок. Это гремели почерневшие кости матери, которую отец держал за руку. Одетые в траур родственники других пассажиров смотрели на меня с укором. Вдруг послышался голос деда. Они с бабушкой стояли у стола, на котором только что лежали тела родителей. Дед гневно приказал мне вернуть трупы на место. Я не хотела, но он схватил меня за руку и потянул к себе. Отец полз к дверям, пытаясь увлечь меня за собой. Испугавшись, что они с дедом разорвут меня на части, я пронзительно закричала, но бабушка зажала мне рот. Мне стало нечем дышать, и я проснулась.

В комнате было очень холодно, так что мне пришлось достать теплый плед.

На уроке истории культуры Мариса, великанша с широченными плечами и унылым лицом провинциальной библиотекарши, рассказывала нам о значении, которое римляне придавали всяческим ритуалам и приметам. Она прочла отрывок из «Мартовских ид» Торнтона Уайлдера, в котором Цезарь сообщал в письме близкому другу о своем решении распустить сенат из-за предсказаний авгуров. По словам Марисы, ритуалы были особенно важны, пока юное человечество не имело достаточно познаний, чтобы объяснять те или иные природные явления. Старательно конспектируя лекцию, я размышляла о собственных ритуалах. С потерей невинности начался новый этап моей жизни, и теперь в ней не было места пустым надеждам на воскресение мертвецов и историям о чудесном спасении в последний момент.

Перед сном я достала одолженную матушкой книгу Прадвина. Аннотация на обложке гласила, что он был известным историком украинского происхождения, увлекшимся Хуаной во время путешествия по Испании. Пролистав книгу в поисках иллюстраций, я надолго задержалась взглядом на портрете Хуаны. Наше сходство было вполне очевидным, и дело не столько в подобии черт, сколько в том, что в моей стране называли «общим обликом». Черты Хуаны были тонкими и нежными. Мне нравился ее высокий лоб и тонкие брови, то ли изогнутые от природы, то ли выщипанные в угоду тогдашней моде. Ресницы художник обозначил черными линиями по краям век. У Хуаны были миндалевидные темные глаза, тонкий прямой нос, маленький, великолепно очерченный рот с капризной нижней губой. Нужно было родиться настоящей принцессой, чтобы грациозно носить тяжелые бархатные одеяния и чепец, напоминающий клобук монахини. В книге нашелся и портрет Филиппа. Даже черно-белая иллюстрация позволяла угадать, что у эрцгерцога прозрачная кожа, а волосы светло-каштановые, почти русые. Пожалуй, он был немного похож на Мануэля в молодости. Интересно, могла бы я влюбиться в Филиппа? Герои моих грез кроме безупречно красивых лиц неизменно обладали сильными руками и широкой грудью. Я мечтала очутиться в крепких мужских объятиях, пощупать твердые мускулы, погладить колкую щетину на лице. Не менее важными мне казались глаза и голос.

Сигнал к отбою долетел до меня из немыслимой дали. В последние недели я отрешалась от реальности с поразительной легкостью. Погруженная в свои мысли, я переставала ориентироваться во времени и пространстве. Когда целиком погружаешься в свои мысли, несложно перестать ориентироваться во времени и пространстве. Я решительно поставила книгу на полку. Едва ли стоило читать ее теперь. Выводы историка помешали бы мне сосредоточиться на повествовании Мануэля. Уж лучше послушать о злоключениях Хуаны в его квартире, переодевшись в старинный наряд из шелка и бархата, как две капли воды похожий на тот, в котором принцессу запечатлели на портрете с открытки.

За последнюю неделю я неожиданно для самой себя сблизилась с другими воспитанницами. С зубрилой-отличницей Пилукой, миниатюрной аристократкой Мариной, рассудительной Кристиной и, конечно, с хохотушкой Маргаритой. Мои подруги по-своему познавали terra incognita взрослой жизни. На переменах они болтали о том, что творилось у них дома. В Марину влюбился паренек из квартиры этажом выше и каждый вечер, когда она садилась к окну учить уроки, спускал ей на веревке послания в жестяном ведерке. «Он шлет мне свои дурацкие стихи, — изнемогала от смеха Марина. — Ворует из Песни песней. Полный кретин». На словах она презирала незадачливого поклонника, но было видно, что его ухаживания ей льстят. Марина знала, какую музыку слушает ее сосед, в котором часу он ложится и когда гасит свет. Каждый вечер он стучал по подоконнику, желая ей спокойной ночи. Жизнь Пилуки отравляла ее старшая сестра, начинающая певичка, возомнившая себя великим талантом. У сестры было полно ухажеров, и Пилука шпионила за ними, когда выдавалась свободная минутка. Чтобы поддержать разговор, я рассказала о наших запретных играх с кузенами, представляя, как вытянулись бы лица пансионерок, узнай они, что на прошлой неделе я разделась перед мужчиной. Переступив порог квартиры Мануэля, я еще на шаг отдалилась от собственного детства.