Книга Если любит - поймет - Джулия Тиммон

— Привет, это Максуэлл.

— Я узнала.

— Очень рад. Какие у тебя планы на завтра? — таинственным голосом спрашивает он.

— Пока никаких, — говорю я, вздыхая с облегчением. Меня уже одолевали страшные мысли о субботе в полном одиночестве и в мучительных раздумьях про свою несчастную долю.

— Тогда я приглашаю тебя к себе, на креветки с чесночным соусом собственного приготовления. Конечно, ими можно отравиться, но я предупреждаю заранее. Что скажешь?

— Мм… — произношу я, прикидываясь, что тщательно обдумываю его предложение. — Пожалуй, я соглашусь, но лишь в том случае, если ты включишь в меню противоядие.

— Вообще-то если я затеваю кого-нибудь отравить, — со всей серьезностью произносит Максуэлл, — то довожу дело до конца, но в особых случаях…

Мы оба смеемся.

— Жду тебя к семи, — говорит он. — Записывай адрес.

Я в счастливой суете хватаю с телефонного столика блокнот и карандаш и более размашистым, чем обычно, почерком записываю номер его улицы и дома.

— С опоздавших по заведенным в моем доме правилам взимается штраф, — прибавляет Максуэлл. — Поцелуй.

— Куда тебя чмокает молочник? — спрашиваю я. — Если приезжает позднее, чем положено?

Максуэлл смеется.

— В пупок.

— Бесподобно.

— Шутка, — говорит он. — Мое правило распространяется только на молоденьких женщин с зелеными кошачьими глазами.

4

Рассчитываю время так, что жму на кнопку звонка у двери Максуэлла ровно в семь часов. Он открывает с хитрой улыбкой на губах.

— Испугалась, что придется платить штраф?

— Просто не люблю опаздывать, — говорю я, чуть прищуривая глаза.

— Жаль. А я так надеялся…

Он делает шаг в сторону и шире раскрывает дверь, приглашая меня войти. Мы обнимаемся и целуем друг друга в щеку.

— Чувствуй себя как дома. — Он обводит широким жестом оформленную по-мужски сдержанно гостиную.

— Но не забывай, что в гостях? — спрашиваю я, рассматривая стойки с дисками и стопки журналов на полке.

— Об этом лучше забудь, — говорит Максуэлл посерьезневшим тоном.

Я перевожу на него взгляд, и он быстро отворачивается, похоже от легкого смущения.

— Пожалуйста, присаживайся.

— Спасибо.

В гостиной два дивана. Один обтянут черной кожей, строгий и солидный, почти офисный, второй — светло-серый, невысокий и мягкий. Делаю шаг к светлому, но почему-то передумываю и сажусь на черный. На улице жара, но у Максуэлла работает кондиционер и царит приятная прохлада, так что ноги не вспотеют и на диванной коже не останется лужиц пота.

— Ужин почти готов, — произносит Максуэлл голосом театрального актера. — Бокалы на месте. — Он указывает на стол в дальнем конце комнаты, на котором красуются приборы и бокалы. — Осталось подумать о художественном оформлении сцены. — Где ты сядешь?

— Где скажешь.

Максуэлл машет перед собой рукой с поднятым вверх указательным пальцем.

— Нет-нет. Выбирай сама. Слово гостя у меня в доме закон.

С улыбкой подхожу к столу и делаю вид, будто всерьез задумываюсь, какое выбрать место. Они в общем-то одинаковые, разница лишь в том, что рядом с одним большая стеклянная дверь и за ней высокие деревья на заднем дворе. А за вторым стулом — стена и высокий комод.

Сначала мой выбор падает на место у двери, но тут в голову приходит мысль, что лучше пусть на фоне деревьев сядет Максуэлл. Буду время от времени поглядывать на зеленую листву, чтобы окончательно успокоиться после сумасшедшей недельки.

— Вот здесь, — говорю я, уверенно подходя к стулу у комода и кладя руки на высокую мягкую спинку.

Максуэлл хлопает в ладоши.

— Прекрасно. — Он обходит стол, становится по другую сторону, оценивающе смотрит на меня и на все, что меня окружает, и прищуривается.

— Молодая женщина с тонкими и благородными чертами лица, волшебными глазами и прирожденной чуткостью впервые приходит к чудаковатому и немного тронутому умом режиссеру-новичку. Который нуждается в ее помощи, чем-то притягивает и, надеюсь, гм… не совсем ей безразличен. Верно?

Мои щеки розовеют от легкого смущения. Я негромко смеюсь в ответ.

— В прикрасах она не нуждается, — продолжает Максуэлл, но обстановка должна отражать ее натуру, соответствовать настроению. А что в ее душе? Предположим, волнение, огонь молодости, жажда разгадать возникшие на пути загадки… — Он в задумчивости поджимает губы, сильнее щурится и поднимает указательный палец. — Придумал. Я на пару минут отлучусь. А ты пока садись.

Он стремительно уходит, возвращается с двумя прозрачными красными вазами, ставит их на комод прямо за моей спиной, берет с книжных полок два небольших ночника, располагает их позади ваз и включает. Пространство вокруг комода озаряется магически красным сиянием.

Максуэлл снова становится по другую сторону стола, смотрит на меня и довольно потирает руки.

— То, что надо. — Он переводит взгляд на свой стул, чешет затылок, кивает какой-то родившейся в голове идее, снова удаляется, возвращается с рождественской гирляндой, выходит на задний двор, вешает гирлянду на дерево, протягивает к ней удлинитель и вставляет вилку в розетку. В ветвях загораются дюжины три маленьких белых лампочек.

Он оценивающе смотрит на плоды своих трудов и снова кивает.

— Чудак начинающий режиссер не совсем понятен даже самому себе. В нем десятки огоньков-задумок, и все это окутано тайной. Сойдет.

Я смеюсь, очарованная игрой света и его рассуждениями.

— Для тебя вся жизнь кино, правильно?

Он смотрит на меня сначала с улыбкой, потом задумчиво.

— А ведь так оно и есть, Келли. — У внешних уголков его глаз собираются гусиные лапки, губы снова растягиваются в улыбке. — Не согласна?

Пожимаю плечами.

— Пора ужинать! — объявляет он, направляясь к плите за стойку.

Я наблюдаю, как он перекладывает креветки в блюдо, как снимает фартук и выключает кухонные лампы. В каком-то смысле его слова верны: наша жизнь как кино, а каждое мгновение, будто кадр фильма, может либо промелькнуть незамеченным, либо запечатлеться в памяти на всю жизнь.

— Итак, попробуем мое творение! — восклицает Максуэлл, опуская блюдо на стол. — Да, совсем забыл! — Он достает из бара и ставит на стол бутылку вина. — Светлое, сухое. Сойдет?

— Вполне.

Креветки тают во рту, от вина приятно кружится голова. Глаза Максуэлла сияют, как звездочки на бархатном июльском небе.

— О съемке возле Пятой авеню я сообщил Джанин за пару дней, — смеясь говорит он. — Она округлила глаза и сказала: мы же в Нью-Йорке! Снимать в центре — безумие. Я удивился. Почему? Джанин объяснила, что там вечно дежурят папарацци, но я, болван, не придал этому особого значения, подумал: преувеличивает. Что из этого вышло, ты видела.