Книга Последний загул - Марина Серова

— Принимай. Татьяна, — гаркнул он так, что уху больно стало, — позвони Гореловой Вальке, она просила. Записывай номер.

Он продиктовал мне номер Валентины, который я уже слышала от Семена Геннадьевича, и отключился, не попрощавшись.

Однако! С чего это дочери миллионерши взбрело в голову звонить обкуренному джазмену? Если и есть в подвале телефон, в чем я сомневаюсь, то вряд ли Женька возле него сидел. Нет, он сам звонил Гореловой, вот что. После нашего разговора. Поставил ее в известность? Может быть, попросил денег за то, что не сболтнул лишнего? Может быть. Да какая разница — почему. Главное то, что после нашего разговора Евгений поторопился позвонить Валентине Гореловой. Ну а я помурыжу ее. Тем более что считаю знакомство с ней преждевременным. А если он сообщил ей номер моего телефона, что ж, пусть звонит, я ее выслушаю.

Не позвонила мне Валентина. С сотовым я не расставалась весь вечер и не отключала его даже дома, где стоит у меня нормальный стационарный аппарат. Доказала она, что не является нетерпеливой простушкой. И я не испытывала желания услышать ее именно сейчас.

Я провела вечер в уютном кабачке неподалеку от дома, потягивая коктейль вперемешку с кофе, наблюдая за обнимающимися под музыку парами и с удовольствием принимая ухаживания пожилого, не одну тысячу лет знакомого бармена — дяди Славы. Он угощал меня байками и комплиментами и норовил выставить выпивку за свой счет. Я сама платила за все взятое и прибавляла к стоимости чаевые. Под конец вечера, предчувствуя скорое освобождение от служебных обязанностей, угостился и он, не коктейлем, естественно. Снял с себя дядя Слава усталость после трудового дня доброй порцией хорошего коньяка и, придя в надлежащее состояние, обиделся на меня за мои отказы выпить за счет заведения настолько, что не захотел продать мне пачку сигарет. Пришлось принять их от него в подарок.

Вернувшись домой, я улеглась спать в гордом и блаженном одиночестве.

А восход солнца застал меня уже в дороге. Третий солнечный день подряд в октябре — это ли не здорово!

Свернув с магистрали там, где надо, я увидела дачу — двухэтажный добротный коттедж из белого и розового кирпича. Простой и строгий, без всяких архитектурных излишеств, он стоял неподалеку от лесной опушки, отгороженный от остального пространства, вместе с несколькими елками и тремя десятками яблонь, высоким сетчатым забором.

Подъехав к железным, похожим на гаражные, воротам, я остановила машину и, выйдя из нее, на вольном воздухе выкурила первую за сегодняшнее утро сигарету.

В доме было на удивление чисто. Это я заметила сразу, как только вошла в просторную прихожую. Неприятно было шлепать по такой чистоте в уличной обуви, и я разулась возле порога.

Дом меня огорчил. Против ожиданий не нашла я в нем ничего, способного пролить свет ни на личную жизнь Валерия Рогова, ни на его взаимоотношения с партнерами по бизнесу. Две сотни книг в многоцветных обложках, в основном фантастика, такое же количество компакт-дисков с рок-н-роллом и тяжелым роком и довольно богатая видеотека, рыться в которой я не имела ни малейшего желания. Да еще немного одежды — только самое необходимое. И никаких бумаг, записей или заметок. Не было здесь намека и на женское присутствие. Можно подумать, что жил здесь двадцатисемилетний благочестивый священнослужитель.

А фотографию этого священнослужителя я все-таки нашла — на удостоверении личности, выданном непонятной организацией, название которой хозяин старательно замазал шариковой ручкой. По сохранившейся дате установила — таким Валерий был три года и три месяца тому назад.

Странная полуулыбка на плотно сжатых губах, веселый, но исподлобья взгляд, нос с горбинкой и родовой, как у Семена Геннадьевича, квадратный подбородок. Волос на голове мало, а те, что есть, зачесаны, нет, зализаны — как коровьим языком, назад.

В целом не то что симпатичное, но довольно обаятельное лицо имел Валерий Сергеевич Рогов.

Обшарив все сверху донизу и ничего интересного больше не обнаружив, я с отчаянья влезла-таки в шкаф с видеокассетами. И сразу мне повезло — увидела на нижней полке несколько штук самодельных, с карандашными надписями на вкладышах. Внимательно осмотрев остальные, я прибавила к ним еще одну, найденную в самом укромном уголке шкафа.

Дом необъяснимо давил меня, заставлял нервничать от неясного, неприятного чувства, схожего со страхом. Случайные звуки, вроде скрипа неприкрытой двери или хлопка распахнутой мною же минуту назад форточки, заставляли вздрагивать и озираться. На просмотр отобранных видеокассет моральных сил уже не оставалось.

Решив, что Семену Геннадьевичу в ближайшее время они вряд ли понадобятся и что верну их ему обязательно, я побросала кассеты в сумку и взяла с собой, чтобы познакомиться с ними в более спокойной обстановке. Но найти в них что-либо мало-мальски полезное для себя я почти не надеялась.

Немного поколебавшись, удостоверение Валерия я оставила там, где его нашла, напоследок взглянув еще раз на фотографию.

Перед уходом, по привычке, не раз выручавшей меня в непростых ситуациях, я обошла все места, где задерживалась или что-либо брала в руки, — проверила, не оставила ли следов и, спустившись вниз, обулась и вышла наружу.

А забрасывая сумку с кассетами на заднее сиденье, подумала, что улов все-таки есть и что надо надеяться на лучшее.

Деревенька оказалась буквально в двух шагах от коттеджа, но дорога была ужасна.

Приказав машине стоять и смирно дожидаться хозяйку, я заперла ее и по зеленой травке вдоль перекошенного забора отправилась выполнять вторую часть запланированного — искать уборщицу здешнего роговского жилища.

— Туда! — шамкнул провалившимся беззубым ртом старик в овчинной безрукавке и бесформенной, от старости, солдатской шапке в ответ на мой вопрос и махнул рукой в сторону соседнего дома.

Когда я открыла калитку, за забором соседнего двора заколотилась в брехливом припадке небольшая собачонка. Пришлось остановиться из опасения нарваться на волкодава более крупных размеров. Из дома вышла женщина лет пятидесяти, в старой телогрейке и платке, вгляделась в меня и взмахнула рукой:

— Иди сюда, кого там принесло! — и сама заторопилась навстречу.

Поняла она меня с полуслова и огорчилась — я так подумала, — что не к ней в дом господь гостью привел.

— Любу тебе надо, соседку мою, а не меня. Любовь Андреевну. Она за тем домищем ухаживает. Вон ее забор, за которым кобелек надрывается. Матвеем его зовут. А зачем ты к ней? Родни такой, как ты, у нее вроде нету, — кричала она мне вслед, пока я не свернула в проулок.

— На-адо! — проворчала я негромко и уже без сомнений тряхнула калитку, возле которой с той стороны скакал и сердито лаял пес Матвей.

Хозяйка встретила меня хмуро. Недоверчиво выслушала пояснения о разрешении Семена Геннадьевича осмотреть его дачу. Долго и настороженно разглядывала удостоверение, далеко отведя его от глаз, и, вернув его, прикрикнула на Матвея, чтобы замолк он немедленно, собачий потрох!