Книга Спаси нас, Мария Монтанелли - Герман Кох

– Что-то не могу найти ни одного, – сказал я.

Она лежала с закрытыми глазами. Я даже не был уверен, что она меня услышала.

– Мне надо идти, я договорился с Эриком, – сказал я. – Вернусь во второй половине дня.

Она открыла глаза.

– Хорошо, – сказала она. – Буду рада тебя видеть. Но если у вас с Эриком свои планы, не торопись. Не стоит отменять их ради меня.

Я поцеловал ее в пылающие щеки.

– До скорого, – сказал я.

У двери я хотел помахать ей на прощание, но она уже снова закрыла глаза.

Я спустился по лестнице на второй этаж и вызвал лифт. На улице заскочил в телефонную будку на углу, чтобы узнать, дома ли Эрик.

8

Уже не помню, кому первому пришло на ум обратиться к психологу. Вероятно, Ван Балену, который приперся к нам домой обсудить с родителями мои плачевные показатели и мой негативный настрой. Это было еще до болезни мамы и задолго до появления слабоумного в нашей школе. «Он тебе симпатизирует, – заключила мама. – И хочет помочь». Я сильно расстроился, если не сказать обиделся, из-за того, что мама пошла у них на поводу, попавшись на удочку их психологического трепа, возведенного в лицее Монтанелли чуть ли не до официального языка общения. Разумеется, одним лицеем дело не ограничивалось – зараза психотерапии поразила весь район. Считалось, что визит к специалисту лучше не откладывать в долгий ящик. На прием записывались целыми семьями, стоило детям достичь пятилетнего возраста. Избыток у людей денег и свободного времени очень даже способствует бурной деятельности служителей психиатрии.

Правда, к некоторым бедолагам помощь не поспевает вовремя. Так, на торговой улице с четвертого этажа выбросилась в прошлом известная, но позабытая шестидесятилетняя актриса. Чуть позже в соседнем доме ее примеру последовал никем не признанный писатель. И это лишь самоубийства, дошедшие до страниц газет. А чего тут удивляться? Многие в нашем районе утро начинают с хереса, в то время как другие жертвы хандры все чаще косятся на пузырек со смертельной дозой снотворного. «Произошла трагедия, помочь ему было невозможно…» – сокрушаемся мы с Эриком всякий раз, когда замечаем, что кто-то безответно влюблен или кому-то грозят крупные неприятности. В нашем районе ты обречен – и как ни рви жилы, трагедия неминуемо тебя настигнет. Словом, почти на каждой улице светилась позолотой такая вот табличка – «Консультации по записи». И если ты обходил ее стороной, на тебя смотрели как на психопата. Жители нашего района отморожены на всю голову, вот и хвастают наперебой офигительными результатами этих консультаций. Хотя по их поведению не заметно, чтобы они выздоровели. Зачастую результаты эти сводятся к тому, что, оправившись от болезни, человек полон решимости осчастливить свое ближайшее окружение всей той мутотенью, которой он компостировал мозги врачу. Эти пациенты неизлечимо больны болтологией. Есть и такие, кто, наоборот, полностью замыкается в себе. Они молчат, как индийские гробницы, лишь нервно подергивая головой. Когда к ним обращаешься, они нервно вздрагивают, словно им только что прострелили шею. С этой группой пациентов еще можно примириться. По мне, так пусть подольше прочищают свои внутренние засоры. По крайней мере, других не напрягают.

Короче, меня таки затащили на прием. Я не сопротивлялся, уже не помню почему, наверно из спортивного интереса. Штаб-квартира психологов располагалась в каком-то бараке в центре города. На первой же консультации мои предки умудрились поцапаться. Мама заявила, что любовная связь мужа, который дважды в неделю притаскивается домой под утро, отрицательно сказывается на душевном равновесии их сына-подростка. Слушая ее весьма простодушный рассказ, я, честное слово, был готов провалиться сквозь землю. «К делу это совершенно не относится!» – возмутился отец. И здесь я с ним согласился. При чем тут предки? Если бы мне дали слово, я бы все объяснил. Но до меня очередь дошла нескоро.

Вопреки моим представлениям тот психолог оказался вполне земным существом. Он курил трубку и смахивал скорее на частного детектива из американского сериала, который, сидя за дверью из матового стекла с табличкой «Частное расследование», в два счета раскрывает инсценированное самоубийство или распутывает грязное бракоразводное дельце. По выражению его темных глаз или по характерному изгибу бровей сразу было понятно: он ничто не воспринимает всерьез. Что вполне естественно, если полжизни выслушивать чужую брехню.

После того как мои предки наконец смотались, меня заставили сдавать так называемый развернутый тест. В чернильных кляксах я должен был, к примеру, разглядеть очертания различных фигур и ответить вдобавок на вопросы типа: «Что общего между древесиной и углем?» Оба вещества используются как топливо – таков был правильный ответ. Помню как сейчас вопрос о столах и стульях. Как я ни напрягал мозги, додуматься до того, что то и другое – это предметы мебели, я так и не смог. Ответ лежал на поверхности. Я же копал слишком глубоко, подозревая, что этот вопрос с подвохом, как и большинство задаваемых мне, ведь в реальности мир гораздо сложнее, чем совокупность нескольких однородных предметов. Но на подобных мне самоедов этот тест рассчитан не был. Затем меня попросили написать на выбор сочинение по картинкам: наклеенные на картонки изображения двух глядящих в окно бабусек и стоящего под фонарем в темноте одинокого мужчины. Ежу понятно, каким образом они пытались добраться до моего «подсознания». Если бы я дал волю своей фантазии и вжился в образ маявшегося под фонарем персонажа, они не мудрствуя лукаво причислили бы меня к затворникам и меланхоликам. Я же представил себе, как того малого прошивает автоматная очередь из проносящегося мимо автомобиля и никто не приходит потом на его похороны. Поставив точку, я подумал: какие же выводы они сделают из моего сочинения? Стремление покончить с невыносимым одиночеством? Агрессивность? Я перечитал свое творение, подумал было написать его по новой, но в итоге оставил все как есть. Хочу сказать лишь одно: твою личность здесь оценивают по тому набору фраз, которые ты влегкую настрочил за пять минут и которые тебе неохота было переписывать, потому что вся эта долбаная писанина по нашлепанным на картонки картинкам тебе до смерти обрыдла.

Кстати, все до одной картинки были мрачными, что тоже наверняка было неспроста. Похожие карточки использовались у нас на уроках английского и французского в Монтанелли. К лицевой стороне такой карточки была приклеена картинка, например стул, а на обратной стороне – наименование, например «a chair». В каждой пачке было по тридцать карточек. Тебе надлежало вызубрить их и отчитаться. Учитель поочередно показывал картинки, которым ты присваивал словесные обозначения: «A chair… a duck… a garden»[2]. Меня всегда мучил вопрос, кто выдумал эти карточки, кто вырезал и наклеивал все эти картинки – ведь это кропотливый труд. Все твои достижения фиксировались в рабочей тетради. Каждый работал в своем темпе. Чем больше карточек ты сдавал, тем быстрее заполнялась рабочая тетрадь. На деле зубрилы, опережавшие всех остальных, взахлеб хвастались своими успехами, невольно создавая в классе бешеную конкуренцию, которая, скорее всего, не предусматривалась сей педагогической методикой. А что тогда предусматривалось? Людей редко интересует, насколько их гениальные идеи оправдывают себя на практике.