Книга Гони из сердца месть - Уинифред Леннокс

— Ты что-то знаешь?

— Догадываюсь.

— У тебя есть основания для догадок?

— Вариантов не так уж много. Люди только думают, что сильно отличаются друг от друга. — Уильям вертел трубку. — Вот я смотрю на тебя. На тебе дорогой костюм. От Армани, верно? Значит, у тебя достаточно денег. Если бы ты сидел передо мной в дешевом костюме, я решил бы, что у тебя мало денег. Как просто, правда?

— Но душа человека — не костюм.

— Для профессионального взгляда — ничуть не сложнее увидеть, какой у души покрой. — Уильям поднес трубку к губам, но, вовремя вспомнив, что она погасла, снова опустил руку на колено.

— Что ты можешь сказать о Рамоне? Ты давно не видел ее…

— Гай, признайся, ты ведь не особенно задумывался в минувшие двадцать лет о том, всем ли довольна твоя жена? Ну спроси себя. Ты не сомневался, что Рамона должна быть довольна всем на свете, поскольку быть твоей женой — уже несказанное счастье. Вот ты только что упомянул, причем не без гордости, что она очень хорошо окончила технологический институт. Она стала специалистом по грузовым машинам, насколько я знаю. Отправляясь учиться столь неженскому делу в чужую страну, Рамона чего-то хотела особенного?

— Заблуждения ранней молодости, — фыркнул Гай. — Представь — Рамона и трейлер! Рамона и громадная железная глыба, например, МЭН или МЭК. Она собиралась торговать такими машинами, да еще с Восточной Европой! В годы холодной войны! Чистое безумие.

— Но почему-то Рамона этого хотела? — не унимался Уильям.

— Да потому что какая-то дальняя родственница Рамоны этим занималась. Она даже стала мэром крошечного городка под Лондоном и прославилась. Когда она умерла, то в мэрии ее имя выбили на стене золотыми буквами.

— Стало быть, твоя жена честолюбива.

— Но разве я не удовлетворил ее честолюбие? — Глаза Гая стали совершенно прозрачными от искреннего изумления, прозвучавшего в вопросе.

— Тебе предстоит поработать над собой, Гай Гарнье. — Уильям вздохнул. — В тебе слишком много мужской фанаберии. Кстати, а не ведешь ли дневник под названием «Я самый-самый», как это модно сейчас?

— А ты откуда знаешь?

— Ага, стало быть, ведешь.

— Ну… это просто так, ради шутки. Ты сам разве не убеждаешь пациентов завести тетрадь, в которой надо беспрестанно себя хвалить, прощать?

— Убеждаю. Советую и тебе продолжать в том же духе. А о Рамоне могу сказать одно: твоя жена слишком глубоко загнала свои истинные желания. Она давила их десятилетиями, но не смогла задавить, они слишком сильные, у них была прочная основа. Теперь они мучают ее.

— Но мне-то что делать?

Уильям молчал, подбирая наиболее убедительные слова.

— Изменить ее настроение может или сильное потрясение, или страстное увлечение делом, которому она отдастся без остатка.

— Потрясение? Ты имеешь в виду… если она, допустим, узнает… о моей интрижке?

— Нет, это мелко в ее ситуации. Это не потрясет ее, а лишь подтвердит подозрения в том, что все мужчины на это способны. Даже ее разлюбезный муж. Нужно нечто более сильное.

— Сообщение о моей смерти? — мрачно пошутил Гай, но в его голосе Уильям услышал волнение.

— Откровенно говоря, снова придется тебя огорчить. — Уильям покачал головой.

— Ты считаешь, я уже не нужен ей до такой степени?

— Сейчас ей не нужен даже сам мир, если в нем ей нет места. Того места, которое ей необходимо сейчас. Кстати, — вдруг оживился Уильям, — а не хочешь ли ты вовлечь ее в свой бизнес?

Гай откровенно расхохотался.

— Но Рамона совсем не деловая женщина. Ей этого не надо.

— А ты посмотри, сколько женщин в нашем клубе. — Уильям развел руками, призывая Гая оглядеть собравшихся. — Рамона Сталлер могла бы стать украшением нашего сообщества. Да, кстати, вон твоя сестрица. Элен Гарнье, — торжественно произнес он.

— С некоторых пор мы утратили родственные чувства.

— Обрати внимание, она не одна.

— А кто это с ней?

— Ты на самом деле не знаешь? — изумился Уильям. — Напрасно, Роже Гийом, модный скульптор, скоро может оказаться членом вашей семьи. Я имею в виду — большой семьи.

— Ах, Уильям, этой семьи уже нет.

— Ты не прав. Отношения между людьми переменчивы, они то лучше, то хуже. Кто знает, может быть, вы с Элен еще стиснете друг друга в объятиях.

— Если только она захочет меня задушить. — Гай усмехнулся.

— Ладно, пойдем к столу. Я не прочь съесть фуа-гра.

— Если от утиной печени хоть что-то осталось, — с сомнением сказал Гай, поднимаясь из кресла.

Глава шестая

Лизни, глотни, закуси

Рамона возвращалась в свой дом в Сакраменто. Городок находился всего в полутора часах езды по фривею от аэропорта в Окленде. Она ехала в такси, уставившись в окно, но, погруженная в себя, мало что замечала. Трава, деревья, небо — все сливалось во что-то голубовато-зеленого, ровного цвета. Названия на дорожных указателях скользили по этому фону, не задевая сознания.

Внезапно взгляд Рамоны выхватил крупную надпись: «Сакраменто», и тут же память услужливо подсказала, что Валеджо и Вакавилл они уже проскочили.

Когда желтое такси остановилось возле крыльца ее дома, прошуршав шинами по гравийной дорожке, она вышла из машины, расплатившись с водителем. С отчетливой ясностью и страстной тоской Рамона поняла: она только что была в Париже. В одном городе с мужем. Но не встретилась с ним. Потому что не захотела. Такого не было никогда, и Рамона испугалась за себя.

Она открыла ключом дверь, повернула круглую золоченую ручку — рука легла на теплый металл уверенно и привычно — Рамона вспомнила, как неловко было ее руке на дешевых дверных ручках парижских гостиниц, в которых она поначалу решила пожить.

Рамона усмехнулась. Для чего ей был весь этот маскарад? Зачем она пыталась войти в чужой мир и поселиться в нем даже на неделю? Исполнить роль, к которой никогда не была готова? Мстить собственному мужу? Зачем она жила в дешевой гостинице в дешевом квартале, а не поселилась, как обычно, на улице Монтеня?

Неужели впрямь собиралась выпрыгнуть из своей жизни — жены состоятельного бизнесмена? Выпрыгнуть из своего возраста? Вернуться к тем временам, когда студенткой с рюкзачком за спиной и с весьма незначительной наличностью в кармане топтала ногами землю Европы?

Какая глупость, одернула она себя, входя в холл. Но внезапно остановилась и похвалила: хорошо, уже хорошо то, что обнаружила собственную глупость. Легче лечить болезнь, когда известен диагноз.

А глупость разве лечится? — спросила она себя ехидно. И ответила: некоторая разновидность — да.