Книга Рисовать Бога - Наталия Соколовская

– Нет-нет, вам не туда. Это единственный экземпляр, редкая книга. Вам в Зал основного фонда.

Славику понравилось, что не в Ленинский.

– А почему название не сменили, вроде бы…

Молодой человек снова поправил сползающие очки, наклонился к уху Славика и таинственным шепотом сказал не то всерьез, не то в шутку:

– Вот именно «вроде бы». У нас не так давно Салтыков-Щедрин из предбанника исчез в неизвестном направлении, да бюст Екатерины уборщица разбила, все равно что твоя Аннушка масло разлила. И дела никому нет. Но это название осталось. Сплошной Булгаков. Чудеса, правда?

Славик не понял почти ничего, но кивнул. А молодой человек снова заговорил обычным голосом:

– Но у нас с вами своя задача. И от того, как мы ее выполним, очень многое зависит.

И, прежде чем испариться, он указал Славику на дверь в конце коридора.

__________

<Вчера состоялся странный разговор с Серафимой. Мы встретились в кафе мадам Жюльет, как и три дня назад, когда Виктор, в сущности, отчитывал Риту.

Виктор преподает в Русской консерватории. Играть к мадам Жюльет он ходит ради удовольствия. Или ради Риты. Это одно и то же.

«Хочешь поднять Советам статистику по возвращенцам? Очнись, – сказал тогда Виктор. – Последнее, что ты запомнила, уезжая из России, это ложа в Мариинском. Золото и голубой бархат. Это было на Рождество, через неделю тебе исполнялось шесть».

«Да, голубчик». Рита щурилась на дым, идущий от моей сигареты, и маленькими глотками пила арманьяк. Похоже, я застал рецидив давнего спора. «Да, голубчик. Та последняя зима была хороша: белая и длинная, как второй акт „Лебединого“». Она словно поддразнивала Виктора.

«Знаешь, любовь к русской зиме может тебе дорого обойтись. Твои родители слишком часто принимали у себя заезжих краснобаев и слушали ангажированных писак в монпарнасских кабаках. Ты пошла по их стопам, веришь всему, что говорят на ваших идиотских сборищах при полпредстве». Вот что он сказал, прежде чем уйти, ни с кем не простившись.

Остаток вечера Рите на старом разбитом пианино аккомпанировала мадам Жюльет. Белль тихонько подскуливала хозяйке. И, надо сказать, у нее это неплохо получалось.

Вчера у Серафимы был выходной, а Хенрик работал. Подозреваю, она не хотела говорить со мной при Хенрике. У Серафимы острые ускользающие зрачки и напористая речь. «Не обращай внимания на Виктора, он просто не хочет, чтобы Рита уезжала, – сказала она. – Их семьи приехали сюда в августе семнадцатого. Перед Советами они чисты. Разве только происхождение».

Лексикон у Серафимы соответствующий. Как из той листовки, что давно валяется на столе в Ритиной комнате. «Родина ждет тебя!», такая там шапка, а дальше текст с апострофами вместо твердых знаков. Сплошное заикание.

«И вообще дело не в снеге и зиме, что за ерунда. Виктор не знает про письмо. Здесь мы все равно никогда не станем своими. А там бесплатное лечение у лучших врачей, даже бесплатная операция, если понадобится. Медицина у них достигла фантастических успехов».

Письмо пришло месяц назад. Его написала неблизкая родственница Ритиного отца. Рита перечитывала его несколько раз. В нем еще было про то, что можно продолжить обучение в консерватории. Разумеется, бесплатное.

Потом Серафима сказала, что, по имеющимся данным, в Ленинграде живет моя дальняя родня, и я могу написать им, если захочу. Интересно, откуда тамзнают обо мне, и от кого эти данные, и откуда они у Серафимы.

Впрочем, дурацкий вопрос. Дело у них поставлено на широкую ногу.

«Мы с Хенриком тоже собираемся». Ничего подобного от Хенрика я не слышал. «Во всяком случае, я – точно». Мое молчание раздражало Серафиму. «Что скажешь?». Сказать мне было нечего. Все зависит от того, какое решение примет Рита.

Скоро я сдаю в типографию мою книгу. В ней стихи на польском, русском и несколько на французском. Она посвящена Рите.>

<Вопрос о нашем отъезде решен. Я понял, что все мои уговоры остаться – бессмысленны. Это не упрямство. Это непреодолимое Ритино желание двигаться навстречу собственной судьбе. И я не могу препятствовать ей в этом.

Советские паспорта будут готовы через месяц. А вчера мы вернулись из Нормандии. Что-то вроде свадебного путешествия.

Неделю назад Рита стала моей женой. Мы быстро уладили формальности в мэрии нашего округа. Свидетелями были Хенрик и Серафима. После отправились ужинать к мадам Жюльет. На лохматую макушку Белль по случаю торжества был водружен розовый бант. Виктор не пришел.

Утром следующего дня в машине, взятой напрокат, мы выехали из Парижа. «Неизвестно, как скоро мы сможем приехать во Францию, а есть вещи, которые лучше не откладывать на потом». Она прекрасно водит, смеется: «Если бы не взяли в оркестр, устроилась бы шофером, женщина за рулем это шик, так выражаются наши эмигрантские дамочки». Водить Риту научил отец, она сказала, что довольно лихо гоняла на его подержанном «рено», пока автомобиль совсем не развалился от старости и ее лихачества.

В начале октября погода не слишком устойчива. Всю дорогу Рита приговаривала: «Нам повезет, там, куда мы едем, не должно быть ни одного облачка, это очень, очень важно. Ты увидишь, так и будет».

Я не спрашивал, куда мы едем. Когда мы отправлялись бродить по городу, я тоже никогда не спрашивал маршрут. Я доверилсяРите и получаю наслаждение от этого. Доверяться ей – это как быть «немножко в руках Бога»: не знаешь, что случится через секунду, но надеешься на лучшее.

Рядом с Ритой все всегда не важно, любая насущная проблема рядом с ней мгновенно теряет значение. Даже такое чувство, как ревность, становится бессмысленным и стыдным: Риту ни с кем нельзя делить, поскольку и себе она не принадлежит.

Она исподволь вовлекает меня в иную реальность, приучает к ней, она дарит бесценный опыт: учит меня дышать по ту сторону бытия, а я, глупец, все еще цепляюсь за привычные предметы и суждения. То, что происходит с Ритой, похоже на осуществление величественного замысла. Я не должен принижать его своей тревогой, своей жалостью.

Я не думал о том, что с Ритой, когда она за рулем, каждую секунду может случиться ее «временная смерть», потому что знал, все будет продолжаться дальше, будет продолжаться в любом случае… Ах, Рита, Рита, эта птица над головой – может быть тобой…

Мы ехали в сторону океана, облака были низко, а земля высоко, путь наш лежал через маленькие нормандские городки, в центре которых стоял неизменный, как бы везде один и тот же памятник, памятник жертвам Великой войны.

К вечеру первого дня мы приехали в Алансон, тихий и немного мрачный, остановились в дешевом привокзальном отеле, поужинали и пошли бродить.

Над входом в собор, вдоль карниза, сливаясь с цветом стены, сидели голуби. Они казались частью орнамента. Они спали.