Книга Переучет - Эрленд Лу

– Я только что встретила его на улице. Он шел с женщиной.

– Женщиной?

– Тебе не кажется, что он непоследователен?

– Возможно, Нина, но не бери это в голову, это не твоя проблема, он сам разберется.

– Я читала сегодня, что круг не замыкается ни биологически, ни эмоционально, пока у человека не родится внук. Они пишут, что это глубоко укоренено в нас. Прочитав это, я подумала, что они правы, но тут же испытала отвращение к себе, что мыслю так банально.

– Тогда это даже хорошо, что у Людвига появилась женщина.

– Вамп.

– Ты сама такая была.

– Я не была вульгарной и шлюховатой.

– Была, в весьма привлекательной манере.

– Конечно не была.

– Была.

Нина наливает себе коньяка, бутылка имеет форму викинговского драккара, Ларс купил его на датском пароме, когда возил внуков в «Тиволи»[1].

– Нет, не была, – говорит Нина с нажимом на «не».

Ларс встает и подходит к окну. Он почти всегда делает так пару раз за сессию. Можно подумать, ему важно убедиться, что за окном жизнь течет своим чередом, люди ходят по улице, некоторые с пакетами из магазинов, машины останавливаются, когда положено, а право трамвая на преимущественный проезд уважается всеми участниками дорожного движения.

– Нина…

Голос Ларса внезапно изменился. Рабочий тон исчез, а взгляд стал чуть ли не трепетным. Нина не помнит у него такого взгляда с начала девяностых, когда он разводился.

– Что?

– Я тут подумал…

– И?..

– Ты листок на ветру…

– Да что ты…

– Именно что да. И сам я тоже такой. Мы знаем друг друга целую вечность. Мы вместе горевали и радовались, трахались. Наши друзья умирают с такой скоростью, что нам не уследить. Тебе жить не на что. Мне скоро светит очень приличная пенсия, у меня немало отложено и есть квартира ценой в пять миллионов.

– Ты меня заинтриговал. И чего ты хочешь?

– А почему бы нам не съехаться? Могли бы прикупить себе домик в Тоскане или Провансе или квартирку в том же Берлине и пили бы, ели себе да играли в петанк, пока не хватит удар и не заберет Норвежская воздушная скорая помощь.

– Ты серьезно?

– Очень, черт возьми.

– Я не состою в Воздушной скорой.

– Можешь вступить. Это каких-то пятьсот-шестьсот крон в год всего.

– Дороговато, по-моему.

– Это тоже деньги, конечно. Но тебе достаточно один раз сломать ногу, и окажешься в приличном выигрыше.

– Все равно дорого.

– Ладно. Мы говорим в принципе. Это ведь не совсем мертворожденная идея?

– Очень неожиданное предложение.

– Такие предложения всегда застают врасплох. Хотя оно само приходит на ум. Признайся, ты тоже об этом думала?

– Может быть. Но сию секунду на меня много всего свалилось. Мне трудно сказать что-то разумное с ходу.

– Тебе и не надо отвечать с ходу. Подумай об этом.

– Подумаю.

Они замолкают, а Джони Митчелл поет «We don’t need no piece of paper from the City Hall»[2].

– Так сексом будем заниматься? – спрашивает Нина.

– А без него нельзя?

– Ты сказал, что мы должны.

– Я не в форме, пил вчера и сегодня, в душе не был. А вот в Берлине будем спариваться как кролики. Подумай об этом, кстати. Сутками напролет, если захочешь.

– Тогда ты не получаешь мячика.

– Мячик я мог бы получить все равно.

– Даже не мечтай.

– Не будь скупердяйкой.

– Буду.

– Хорошо. Но обещай, что придержишь его для меня.

– Ничего не обещаю.

– Нина, этот мячик мне нужен.

– Это я вижу по твоей жалкой бесстрастной роже. Что за него дашь?

– Пятьдесят крон.

– Не смеши.

– Сто.

– Забудь.

– Двести.

– Хорошо. Ты получаешь мячик, я получаю бесплатную сессию, и будем на связи.

– Отлично.

Нина кидает ему мячик. Ларс светлеет лицом и идет устраивать новый мячик в коллекцию на полке.

– Я немного помог тебе сегодня? – спрашивает он, когда Нина уже в дверях.

– Может быть. Самую малость.

– Ты чувствуешь себя получше, чем когда пришла?

– Не знаю. Зато знаю, что коллекция мячиков в Берлин не поедет.

– А пластинки?

– Пластинки пусть. И еще мне очень хочется танцевать. Мы сможем там заняться танцами?

– Думаю, да.

– Часами танцевать? Вечер за вечером?

– Если хочешь.

– Вот отлично. Хватит тебе валяться на диване.

С этими словами Нина выходит за дверь и спускается по лестнице. Только ее и видели.

Пятый этап

Спускаясь по Бугстадвейен, Нина обдумывает предложение Ларса. Оно не лишено интереса. Особенно в части танцев. Опять же экономический аспект. Минимальная пенсия, уготованная ей, со скрипом покроет аренду домика в садовом товариществе, но остается вопрос, где жить зимой, раз там нельзя. Она могла бы дешево и уныло кантоваться с октября по апрель в Испании, но это печальная перспектива. С деньгами Ларса основополагающие моменты жизни приобрели бы иной вид. И Берлин выглядит заманчиво. Их круг общения составили бы другие культурные скандинавы, а время протекало бы в театрах, музеях, кафе. И без секса она не останется, судя по раскладу. Нине не хватает телесного контакта с кем-нибудь. Почувствовать, приникнуть, прижаться. Прежде в смысле телесности проблем не было, но постепенно партнеры поисчезали. Этот кадр в Стамбуле был интересен только поначалу. Он благорастворился, и Нине осталось смотреть на озабоченно копошащийся за окном муравейник да на этот чертов мост, всегда совершенно одинаковый. А Ларса она знает вдоль и поперек. Он достаточно хорош. К тому же он в курсе, что она любит, и наоборот. Это удобно.

* * *

Никак этого сознательно не отслеживая, Нина сворачивает на Росенборггатен и останавливается у дома номер два. Она пробегает глазами список жильцов. Вот нужная квартира: Людвигсен, Руков, Кюльпе, Августссон. Снимают сообща, догадывается Нина. Тогда понятно. В этом коллективе Кюльпе свою самоуверенность и взращивает. Раз он много читает и сам пишет, товарищи считают его интересным и образованным. В этом возрасте пускать друзьям пыль в глаза ничего не стоит. Кто полный идиот, становится понятно к тридцати и позже. Августссон, конечно, официант, приехал из Швеции на летние подработки, но прижился и остался. Руков, наверно, еврей, ушел в подполье и скрывается от немцев, думает Нина и улыбается про себя своей ребячливой фантазии. Людвигсен, очевидно, уроженец Западной Норвегии, возможно Восса. Жизнь большого города для него как океан интересных возможностей, он все время в поиске и расспрашивает обо всем, чего не знает. Кюльпе, скорей всего, вырос в Осло или самых ближайших окрестностях. Во всяком случае, его рецензия сочится высокомерной столичной самоуверенностью. Уже собравшись позвонить в домофон, Нина все-таки этого не делает. Что-то останавливает ее. На что он ей сдался, этот Кюльпе? Поддается ли он вообще увещеваниям? Как она представляет себе их встречу? Она не имеет ни малейшего понятия. Но поговорить с ним она должна. Только не на пустой желудок. Нина разворачивается и идет назад по той же улице, где-то она проходила суши-бар. И точно, вот оно заведение. В тесном помещении никого, кроме женщины азиатской наружности, читающей газету с азиатской вязью. Нина рассматривает меню и заказывает шесть роллов с огурцом и два суши-нигири, только с лососем, пожалуйста, добавляет она, смутившись. По неясным причинам она не смогла приноровиться к суши с другой рыбой, особенно с масляной, тем более масла она вообще не ест. Женщина молча принимает заказ, но Нина замечает, что она недовольно хмурит лоб. Будь что будет. Наблюдая, как готовится еда, ловко и бережно, Нина размышляет об отношении японцев к смерти. Она смутно представляет, что думают об этом вопросе в той части мира. У них строятся алтари для почитания предков. Что есть, то есть. Но как насчет собственной смерти? Японцы кажутся ей излишне серьезными. По крайней мере, такими их изображают в кино и телевизоре.