Книга Сто тайных чувств - Эми Тан

Меня, как и Лао Лу, было непросто испугать. Но должна сказать тебе, Либби-я, то, что произошло пять лет спустя, убедило меня в том, что Призрак Купца вернулся.

3. Собака и боа

После того как мы с Саймоном расстались, мой пес, Бубба, обрел сразу двух опекунов. Саймон претендует на право посещения и выгуливания Буббы по выходным. Не хочу лишать его удовольствия лишний раз подобрать какашки Буббы. Но меня просто убивает его беспечность — ему нравится спускать Буббу с поводка, позволяя псу носиться по собачьим следам на Президио, собачьей площадке на Крисси-Филд, где мощные челюсти питбультерьера, ротвейлера или бешеного коккер-спаниеля могут запросто раскусить полуторакилограммового чи-хуа-хуа пополам.

Тем вечером мы сидели у Саймона, перебирая бумаги, скопившиеся за год нашего совместного бизнеса, который мы пока еще не разделили. С целью уменьшения суммы взимаемых налогов мы решили пока не афишировать наш бракоразводный процесс.

— …Бубба все-таки пес, — сказал Саймон, — он имеет право хотя бы изредка побегать без поводка.

— Ага, и сразу погибнуть. Помнишь, что случилось с Саржем?

Саймон выкатил глаза. Господи, снова этот взгляд: «Только не это!» Сарж, невнятная помесь пекинеса и мальтийской болонки, когда-то был у Кван. На улице он задирал всех собак мужского пола, и как-то раз, лет пять тому назад, Саймон вывел его на прогулку, — без поводка! — и Сарж разорвал нос одному боксеру. Владелец боксера представил Кван счет на восемьсот долларов из ветлечебницы. Я настаивала на том, чтобы платил Саймон. Но Саймон отказался и ответил, коль скоро боксер спровоцировал нападение, пусть хозяин и платит. В итоге Кван пререкалась с лечебницей по поводу каждого пункта взыскания.

— Что, если Бубба наткнется на такого, как Сарж?

— Боксер первый начал, — равнодушно проговорил Саймон.

— Сарж был злобным зверенышем! Ты спустил его с поводка, а в результате Кван пришлось платить по счету!

— О чем ты? Платил владелец боксера.

— О нет, он отказался. Кван сказала, что заплатил он, чтобы тебе не было неловко. Я говорила, помнишь?

Саймон скривил рот; гримаса, всегда предшествующая состоянию сомнения.

— Нет, не помню, — ответил он.

— Ну конечно, не помнишь! Ты помнишь только то, что хочешь помнить!

Саймон усмехнулся.

— О, а ты, конечно, не такая! — И прежде чем я успела ответить, он остановил меня движением руки: — Знаю, знаю! У тебя феноменальная память! Ты никогда ни о чем не забываешь! Так позволь мне сказать, что твое умение цепляться за каждую мелочь не имеет ничего общего с памятью. Ты просто чертовски хорошо запоминаешь старые обиды!

Его слова не давали мне уснуть всю ночь. Неужели я из тех, кто цепляется за старые обиды? Или же его колкости есть не что иное, как попытка самозащиты? И как бы все повернулось, если бы не моя способность запоминать все детали?

Тетя Бетти первая заметила, что у меня фотографическая память. Ее слова убедили меня в том, что я стану фотографом. А все потому, что я как-то поправила ее на глазах у целой компании — речь шла о каком-то фильме, который мы недавно смотрели. И теперь, пятнадцать лет глядя в объектив, я не имею ни малейшего представления о том, что подразумевается под определением «фотографическая память». Прошлое для меня — это не просто беспорядочное мелькание разноцветных фотоснимков. Моя память гораздо более избирательна. Если кто-нибудь захочет узнать мой адрес, когда мне было семь лет, цифры не вспыхивают у меня перед глазами. Но потом в памяти всплывают определенные моменты: полуденная жара, запах свежескошенной травы, пляк-пляк-пляк — шлепанье моих вьетнамок. Я поднимаюсь по ступенькам бетонного крыльца и заглядываю в черный почтовый ящик. Сердце колотится, пальцы ощупывают дно ящика. Где же оно? Где это чертово письмо от Арта Линклеттера с приглашением на его дурацкое шоу? Но я все еще надеюсь. Может, адрес указан неправильно? Но нет, вот они, потускневшие медные цифры — 3–6–2–4.

Что запоминается лучше всего? Не адреса, конечно, а боль. Твердое, словно ком в горле, убеждение, что мир почему-то выбрал меня для издевательств и унижения. А так хотелось получить приглашение на шоу «Дети говорят ужасные вещи». Это был путь к славе, а я мечтала доказать маме, что я особенная, не такая, как Кван. Я хотела утереть нос соседским детям, показать им, что могу веселиться так, как им и не снилось. Наезжая круги по нашему кварталу на велосипеде, я думала о том, что скажу, когда меня наконец пригласят на шоу. Я расскажу мистеру Линклеттеру о Кван какую-нибудь глупость, например, как однажды она сказала, что ей понравился фильм «Юговой океан». Мистер Линклеттер поднимет брови и разинет рот. Потом удивленно спросит: «Оливия, твоя сестра, наверное, имела в виду „Южный океан“?» Публика в зале будет кататься от смеха и бить себя по коленкам, а я зардеюсь с изумленно-невинным видом.

Старый Арт всегда полагал, что все дети так милы и непосредственны и порой не замечают, как их слова шокируют окружающих. Но дети, участвующие в шоу, прекрасно знали, что делают. Иначе почему бы им не рассказать о настоящих тайнах — о том, как они играют в «ночную няню» и «гинеколога», как крадут жвачку, гильзы и порножурнальчики из мексиканской лавки на углу? Я знала, кто это делал. Это были те же самые детки, которые однажды связали мне руки и дружно пописали на меня, смеясь и крича: «А у Оливии сестра дебильная!» Они глумились надо мной, пока я не расплакалась, ненавидя Кван, ненавидя себя.

Чтобы как-то меня утешить, Кван отвела меня в кондитерскую «Сладкие мечты». Мы сидели на улице с рожками мороженого «Роки роуд». Капитан, очередной двортерьер, спасенный моей матерью от живодерни и названный Кван этим звучным именем, развалился у наших ног в ожидании сладких капелек.

— Либби-я, — сказала Кван, — что это за слово «дубина я»?

— Дебильная, — поправила я, медля с ответом. Я все еще злилась на Кван и соседских детей. Я лизнула мороженое, думая обо всех глупостях, совершенных Кван. — Дебильная значит фанту, — сказала я, — тупица, который ничего не понимает. — Она кивнула. — Ну, это когда говоришь все не так и не в то время… — Она снова кивнула. — Когда ребята смеются над тобой непонятно почему.

Кван затихла на какое-то время, и пока она молчала, мою грудь распирало какое-то неприятное чувство.

Наконец она проговорила на китайском:

— Либби-я, ты думаешь, слово «дебильная» — это я? Только честно.

Я продолжала энергично облизывать мороженое, подбирая языком подтаявшие капли, избегая смотреть в ее сторону. Я заметила, что Капитан тоже уставился на меня. Неприятное чувство росло… Наконец я шумно выдохнула и пробормотала:

— Ну, не совсем…

Кван ухмыльнулась и погладила меня по руке. Ее реакция чуть не доконала меня.

— Капитан! — заорала я. — Плохая собака! Перестань клянчить!

Пес испуганно отпрянул.