Книга Беседка. Путешествие перекошенного дуалиста - Миша Забоков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но каков наш народ! Какова его могучая смекалка! Любо-дорого смотреть. Ему тоже было всё ясно. Его и в Португалии на мякине не проведешь. В его насупленном взоре, в его бескомпромиссности, в его постоянной готовности к отражению любых провокаций читалось: «Хватит! Своих чинодралов-администраторов наслушались — „политические гарантии западным инвесторам, банкротство нерентабельных производств, конкурсное акционирование, свободный рынок, ослабление государственного регулирования…“ Сколько можно болтать языком! Довольно нам лапшу на уши вешать. Даешь португальскую границу!»
— Соратники, товарищи, друзья! — обратился начальник шахты к восставшему народу. — В этот роковой для каждого из нас час, когда на карту поставлена судьба круиза, а вместе с ней и незапятнанная репутация нашей Родины, ее национальная гордость и честь, когда нашу страну пытаются в очередной раз злостно унизить, — мы как один обязаны сказать решительное «нет» проискам агентов международного оппортунизма, экспансионизма или, говоря еще короче, просто сионизма. Наши политические противники навязали нам этот бой. Хорошо. Они его получат! Нам отступать не пристало, да и некуда. За нами Россия! Вперед, вперед, сыны Отчизны! Наше дело правое! Победа будет за нами!
Пламенная речь трибуна нашла полное понимание в рядах восставших. Втянув в себя переводчицу-коллаборационистку и подавшись на полшага вперед, передовые шеренги сомкнули строй и еще теснее обступили начальника шахты. Тяжелый, леденящий взор толпы, полный праведного гнева и отчаянной решимости, возопил…
Близился решающий момент восстания.
Толстяк, обливаясь холодным потом, не успевал вытирать лоб. В его глазах разливался ужас перед напиравшей толпой, готовой по первой команде своего вожака ринуться в штурмовую атаку на пограничный барьер. Еще немного, и суверенитет независимой Португалии подвергнется злостному надругательству. Чтобы спасти положение, необходимо было проявить политическую дальновидность, прагматическую сметку, иначе целомудренной Португалии не миновать грубого насилия.
Толстяк повернулся к своим помощникам и о чем-то негромко распорядился, а затем, наклонившись к вожаку, произнес с деланной умиротворенной улыбкой:
— Welcome to Portugal.
Через 15 минут всё было кончено.
Уже за барьером, в Португалии, победители всё еще продолжали держать детей на затекших руках, прижимая их к груди, будто древки пронесенных только что через границу транспарантов с начертанными на них и понятными каждому россиянину демократическими лозунгами — «Libert??galit? fraternit?»…
Эх, Федор Михайлович, Федор Михайлович! Ничего ты так и не понял в потемках души русского человека, проповедуя страдание, покорность и смирение как высшую необходимость отрицания всякой активности и подчинения личности обстоятельствам. А ведь четыре года протрубил от звонка до звонка на каторге, радея за судьбы народа! Подобная реакционно-сектантская философия вообще мало применима по отношению к России — богопослушной по духу и язычески-бунтарской по крови. Может, в каком цивилизованном христианском обществе эти библейские напевы усмирения гордыни и нашли плодородную почву, но только не в России. У нас высшей необходимостью отрицания всякой активности служит не покорность, и уж тем более не страдание, а безучастность и отстраненность, которые представляют собой не что иное, как осознанную жизнеутверждающую гражданскую позицию, активно отвергающую всякое смирение. Если сказать еще проще, Федор Михайлович, то нас можно оскорбить, но унизить, поставить на колени — никогда! И потому смиренному шепоту мы предпочтем бунтарский ор — «Над седой равниной моря гордо реет Буревестник…»
Как говорил один мой приятель — яркий представитель духовной мощи русского народа Лева Ицыксон, покидая родное Отечество вопреки предложению остаться и возглавить отдел в институте, — «Пусть я нищий, зато я гордый!» Теперь уж он точно не нищий и, скорее всего, не гордый. А может, им вообще там гордость не нужна?! Что же касается нас, странствующих по свету через Балеарские и Канарские острова, архипелаг Мадейру и Северную Африку, то мы вдвойне были гордыми, поскольку откуда среди нас могли взяться нищие. Справедливости ради, должен заметить, что по сравнению с нами есть куда более гордые люди на Руси, достигшие такого материального положения, которое позволяет им, не роняя собственного достоинства и не теряя даром времени в промежуточных экзотических портах, прокладывать туристические маршруты прямиком в Ниццу, Монте-Карло и другие центры международного игорного бизнеса.
Гордые одной только победой при лиссабонском аэровокзале, мы вошли в столицу Португалии, как в 1814 году русская армия в побежденный Париж.
Итак, мы шли с Мирычем по древним узким улочкам поверженного Лиссабона в тени вечнозеленых пробковых дубов и ярко-пурпурных тамарисков. Цветист и пахуч Лиссабон во дни поздней осени русского нашествия. Скорее всего, он не менее цветист и пахуч и ранней весной тоже, но об этом мне трудно судить, поскольку в это время года меня одолевает не столько страсть к завоеванию чужеземных территорий, сколько злободневные хлопоты с посадкой картошки и возведением парника для выращивания баклажанов в уже упоминавшейся глухой деревне Тверской области. Их португальский ум не может осилить наших непомерных весенних забот. Да и потом, если мы, как гордые люди, все дружно ринемся весной в Португалию, кто, спрашивается, за нас будет праздновать в России день Международной солидарности трудящихся? Ведь здесь про такой праздник слыхом не слыхивали. Да и вообще, зачем португальцам — с их-то климатом — какие-то праздники? Это они нам нужны, чтобы скрасить нашу ежедневную борьбу с тяготами жизни в нелегкой среде обитания. И чем сложнее у нас среда, тем больше должно быть суббот и воскресений, а также праздников в остальные дни недели. Слава богу, это уже поняли, добавив к ранее установленным светским праздникам теперь еще и церковные. И это вселяет надежду, потому что в России без праздников — никак нельзя. Отказаться от праздников означает предать забвению свою же историю. Наши деды не для того брали Зимний, чтобы их внуки целыми толпами трезвыми бесцельно слонялись в первую декаду ноября по студеным городам и весям необъятной России. Не хочу быть превратно понятым, будто у нас пьют только по случаю взятия Зимнего и в день Международной солидарности трудящихся. Вовсе нет. У нас пьют и в другие праздники, а случается, и в будни тоже. Но тут важно понять мотив укоренившейся в нас доброй традиции употреблять крепкие дешевые напитки на протяжении 300 дней в году. Увы, выкроить чуть больше времени на это увлекательное занятие — при всем желании не удается, ведь как-никак еще посевная страда с картошкой и баклажанами, да и о проведении культурного досуга надо позаботиться. Так вот, если они пьют от достатка, переизбытка, пресыщения, то мы пьем от беспросветности, отчаяния, тоски, помыкаемые душевной потребностью в сочувствии, в добросердечном слушателе. Именно здесь пролегает тонкая грань, отделяющая потребление алкоголя у нас, с его гуманистическим предназначением, от того, как пьют у них. К примеру, можете вы себе на секунду представить «сухой закон» в России? Нет, не государственную монополию на водку, а именно запрет на производство, продажу и транспортировку. Не можете! А они запросто, из чего следует, что им на самом деле всё равно — пить или не пить. Питие для них — чистая формальность, утоление жажды с помощью крепких освежающих напитков. И делают они это как-то механически, без вдохновения. К тому же, чтобы пить, — нужно иметь уйму свободного времени, а его у них нет. Они только тем и заняты, что зарабатывают себе деньги на благополучную старость, не допуская даже мысли о том, что можно помереть молодым. Но если всё же выпадает свободная минутка, то уж пьют профессионально — смачно, с оттяжкой, в охотку. И как пьют! С каким знанием дела! Бывало, смотришь их фильмы, и в каждой сцене, ну разве что не во время судебных заседаний, только и слышишь: «Что будете пить? Скотч, виски, джин?…» Можно подумать, что дальше последует предложение обстоятельно поговорить по душам. Ну разве можно так явно, на глазах у всех, наслаждаться жизнью?! У нас если и пьют, то стараются где-нибудь в сторонке, не на виду, потому что это нечто интимное, сокровенное, своего рода душевный стриптиз. Их же стриптиз — он и есть стриптиз, и ничего в нем нет, кроме самого стриптиза — плотской развлекаловки за деньги. Выпивка в России — это еще и великое таинство, заключающее в себе, по меньшей мере, четыре основополагающих вопроса: когда, где, с кем и при каких обстоятельствах завершится сегодняшняя гулянка? И если на первый вопрос ответить достаточно просто: когда? — когда деньги кончатся, то ответы на следующие три вопроса хранят в себе величайшую загадку, как раз и составляющую предмет таинства. Мы, может быть, были бы самой трезвой нацией на свете, не будь в каждом из нас потребности к глубокому и искреннему сопереживанию ближнему своему в его радости и горе, а также в промежутках между этими крайними состояниями. И лиши нас под страхом смерти возможности потреблять крепкие дешевые напитки, как мы враз потеряем всю загадочность и широту русской души, привлекательность друг для друга, а вместе с ними и свою национальную самобытность и неповторимость, сделавшись похожими на всех прочих экономически развитых, но неискренне пьющих евроамериканцев с их демократическими правами и обществом гражданской ответственности.
