Книга Но и я - Дельфина де Виган

На мое плечо легла чья-то рука.

— Пепит, звонок уже был…

Лукас помог мне собрать вещи, мы выходим из класса последними, в коридоре он начинает хохотать и никак не может остановиться. «Пепит, ты вырубилась прямо на уроке Марана, это надо записать в „Анналы лицея“ — Лу Бертиньяк дрыхнет на уроке!» Я тоже смеюсь, мне кажется, что я счастлива, именно сейчас и здесь, в этом полусонном ватном состоянии. Может, это и есть счастье — не мечта, не обещание, а лишь мгновение?

12

В условленный день и час я снова была на вокзале. Однако Но нигде нет. Я ждала ее у пивной, искала по всему зданию вокзала, возле киоска прессы, возле касс, в туалетах. Я ждала у столба, под которым она усаживалась, когда поблизости не было полиции. Я высматривала в толпе ее куртку и темные волосы, в поисках ее хрупкой фигурки прочесала вдоль и поперек зал ожидания. Я возвратилась на следующий день, и через день, и еще через день. Как-то вечером, когда я в десятый раз проходила мимо газетного киоска, меня окликнула рыжая продавщица. Я подошла.

— Ты ищешь Нолвенн?

— Да.

— Давненько я ее не видела. В последнее время она не то чтобы часто сюда захаживает. Что тебе от нее надо?

— Да так, ничего… Мы договаривались пропустить по стаканчику.

— Должно быть, она сменила место. Но скажи-ка мне, твои родители знают, что ты здесь ошиваешься?

— Нет.

— Послушай, дружочек, не следует тебе знаться с такими, как Нолвенн. Мне лично она нравится, но это уличная девка, она живет в другом мире, не в твоем. Ты иди, у тебя, поди, уроков пропасть и прочие занятия, нет, правда, всем будет лучше, если ты пойдешь домой.

Я спустилась в метро, ждала поезд, смотрела на рекламные объявления, и мне хотелось плакать. Потому что Но больше не было рядом, я позволила ей уйти, а сама так и не сказала ей спасибо.

Мама, как обычно, сидит в своем кресле. Отец еще не вернулся с работы. Она не включила свет, глаза у нее закрыты. Я хочу незаметно прокрасться к себе, но она окликает меня. Я подхожу, она улыбается. Когда она так смотрит и так улыбается, я вижу перед собой другое лицо, более спокойное, еще без этой морщины на переносице, другую улыбку, настоящую, которая идет из глубины души, а не застывшую полугримасу, скрывающую раны, я вижу маму, какой она была раньше. Я смотрю на нее — это она и в то же время не она, я уже не отличаю настоящую от притворной, скоро я забуду ее истинное лицо, моя память опустит руки, и останутся лишь фотографии. Мама не спрашивает, почему я возвращаюсь так поздно, она утратила представления о времени, она говорит — звонил отец, он вот-вот вернется. Я убираю свои вещи и начинаю накрывать на стол, она встает и присоединяется ко мне на кухне, спрашивает, как дела, она здесь, рядом со мной, и я знаю, чего ей стоят эти усилия, я отвечаю, что, мол, все хорошо, да, и в лицее все прекрасно, я задержалась у подруги, помнишь, я тебе о ней говорила, за доклад мне поставили восемнадцать баллов, не помню, сказала я вам об этом или нет, да, в общем, все хорошо, учителя нормальные, одноклассники тоже, через два дня начинаются каникулы. — Уже?

Мать удивляется, время летит так быстро, уже Рождество, уже почти зима, а ничего не меняется — вот в чем проблема, по сути, наша жизнь остается неподвижной, а Земля продолжает вращаться.

Открывается дверь, и в дом врывается холодный воздух с улицы, выстуживая прихожую, отец спешно захлопывает входную дверь, ну вот, теперь он в тепле, все мы в тепле, а я думаю о Но, где она сейчас, в какой трущобе, на каком сквозняке? Я не знаю.

— Держи, солнышко, я нашел для тебя кое-что интересное.

Отец протягивает мне книгу, «От бесконечно малого до бесконечно большого», я наткнулась на нее в Интернете и мечтала о ней много недель. Она тяжеленная, с кучей изумительных картинок на глянцевой бумаге и все такое, придется терпеть до конца ужина, прежде чем я смогу ее проглотить.

В ожидании я машинально верчу в руках упаковку от мусаки,[10]громко объявляю о своем намерении ее сохранить: с этих пор упаковки от всех замороженных продуктов должны сдаваться лично мне. Я собираюсь провести сравнительный анализ — не потому что это невкусно, а потому что все замороженные блюда имеют более-менее один и тот же вкус, будь то мусака, аши-пармантье,[11]средиземноморская паэлья или еще что. У них должен быть какой-то общий ингредиент, что-то основное. Мать смеется в ответ — да уж, своеобразная тема, вполне достойная научного исследования.

В постели я вспоминаю слова вокзальной газетчицы, ее фраза словно выжжена в моем мозгу. «Она живет в другом мире, не твоем».

Мне наплевать с высокой колокольни, что в одном мире могут быть заключены несколько и что каждый должен оставаться в своем. Я не хочу, чтобы мой мир превратился в подмножество А, которое не имеет ничего общего с другими подмножествами — В, С или D, не хочу, чтобы он напоминал построенную циркулем замкнутую окружность, в центре которой — пустота. Я предпочла бы жить иначе, следовать прямой, ведущей в то место, где миры пересекаются, общаются, где жизнь проста и понятна, где ничто не может остановиться внезапно, без всяких причин, где особенно важные моменты были бы оснащены инструкцией пользователя (уровень риска, подключение к сети или от аккумулятора, предполагаемый отрезок автономного питания) и элементами безопасности (воздушные подушки, навигатор GPS, рычаг ускоренного торможения).

Иногда мне кажется, что у меня внутри есть какой-то скрытый дефект — недостает какого-то проводка, или стоит бракованная деталь, или допущена ошибка в сборке, то есть не какая-то дополнительная опция, как можно было бы предположить, а напротив, во мне чего-то не хватает.

13

— Мсье Мюллер, к доске.

Лукас лениво распрямляет свое длинное тело, неторопливо встает, поднимается на кафедру, застывает перед безупречно чистой доской.

— Нарисуйте круг.

Он берет мел и выполняет команду.

— Это ваша оценка.

По классу проносится смешок.

— Собирайте свои вещи и отправляйтесь в актовый зал. Я не могу иначе оценить столь посредственные знания, которые вы продемонстрировали на контрольной, о которой было объявлено две недели назад.

Мсье Маран раздает проверенные работы, Лукас с непроницаемым видом складывает вещи, бросает мне заговорщицкий взгляд.

Нужно что-то большее, чтобы вывести его из себя. Он направляется к двери, шаркая ногами, нарочно делает все очень медленно.

Я замечаю его, выйдя из лицея, — он стоит, привалившись к дорожному знаку «проезд запрещен», и курит. Он кивает головой и окликает меня — каждый раз это вызывает одно и то же ощущение: будто внутри поднимается сквозняк, желудок ухает куда-то вниз, потом резко взлетает к горлу, совсем как в лифтах башни Монпарнас, когда поднимаешься на самый верх. Лукас ждал меня.