Книга Многие знания — многие печали - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А было так. Мы работали под открытым небом на одной из улиц Зурбагана: рыли канаву под кабель. Недаром земляные работы считаются самыми тупыми и тяжелыми (не считая бетонных), а мы были бригада артистическая – позволяли себе много перекуров. Вот под конец дня – солнце уж клонилось к горизонту – валяли дурака все семеро, лясы точили: расселись, кто на древках лопат, положенных поперек канавы, кто на кирпиче, кто на фанерке. И тут Пит вдруг высказался: адресуясь ко мне, однако во всеуслышанье:
– Надоела мне, Кир, твоя Лидия. Сколько можно с ней по саду таскаться! Забирай ее, Кирюха, себе, если хочешь.
– Почему это она, интересно, «моя»? – воскликнул я, постепенно свирепея. – И почему ты ею распоряжаешься?
Питер посмеялся весьма цинично:
– Хе-хе-хе… Все ж знают, что ты по ней сохнешь.
– Ах ты, гаденыш! – взревел я и подступил к нему. Он был крупнее меня и мощнее. Однако я тоже в стройотряде накачал силушку.
– Что ты хочешь мне сказать, мальчик? – с нескрываемой издевкой пропел он это слово: «маал-щик».
Я пихнул его в плечо – он отлетел. Он не упал, но пошатнулся, потом сделал несколько шагов по направлению ко мне и в прежнем высокомерном стиле хлопнул открытой ладонью меня по щеке. Не больно, но обидно. Этого я стерпеть не мог и засветил Петру под глаз. Он упал, вскочил и бросился на меня. Он успел мне нанести, кажется, сдвоенный прямой, второй удар чиркнул меня по щеке. Потом нас растащили – меня схватили за руки двое артистов, Петю – оба музыканта. Харченко, как всегда, остался в стороне.
Забыл сказать, что эта драка происходила в ограниченном пространстве канавы – до того, как она началась, мы с Питом сидели друг против друга на положенных поперек ямы древках лопат. Друзьям, чтобы развести нас, потребовалось тоже спрыгнуть в узкий ров. Посему композиция у моего рисунка получилась сложная: всех нас, шестерых, видно лишь выше пояса; двое держат меня, двое – Пита.
Закончилась история с дракой иначе, чем я ожидал: я решил уйти из бригады и ребятам сказал: «Не буду больше работать с притырком!» Однако не успел еще в штаб сходить, как Петр сам подошел ко мне и вдруг проговорил, пряча глаза: «Ты прости меня, Киря, за то, что я оскорбил тебя в лучших чувствах, – я был не прав». Я растаял и молвил: «И ты меня прости, Пит, что я тебе засветил». Потом злоязыкий Кутайсов говорил мне наедине, что «бригадир наш страшно очковать стал, что тебя в штабе станут пытать, почему хочешь уйти, и ты расскажешь про драку». – «Он, что, идиот, никогда б я его не заложил!» – «Но он-то не знал, и зас…ал, – употребил Саня неприличный эквивалент слова испугаться. – Получилось бы в глазах штаба, что Пит, как начальник, не справился: бьет средь бела дня своих бойцов, чуть не покалечил отрядного художника».
Так или иначе, мы с Питом помирились, я остался в бригаде – а он поумерил свои россказни о постельных подвигах и про Лидию больше не высказывался.
Рисунки Баринова показались мне окрашенными в тревожные тона. Чего стоил, например, последний, когда двоих парней разнимают внутри канавы. Они все – участники драмы, трое с одной стороны, трое с другой – наполовину засыпаны землей. Кучи песка и глины вокруг, из них торчат только перекошенные гневом лица Петра и Кирилла. И если учесть, что, по словам клиента, пятеро из шестерых действующих лиц умерли и похоронены, причем недавно, трудно не опасаться за судьбу шестого.
Да и второе (из трех) произведение – подумать только! Тоже – семеро парней (альтер эго автора, в том числе) и дядька в возрасте находятся рядом с разрытой могилой. Шестеро из тогдашних действующих лиц умерли. Они все заглядывают в могилу с болезненным любопытством – а там валяется человечий череп с отверстием в затылке.
Я задал клиенту пару вопросов, чтобы проверить, понимает ли он сам, сколь зловещи его произведения – прежде всего по отношению к нему самому. Не понаслышке, а по личной практике я знаю, что человек практически всегда сам предчувствует свою собственную судьбу. Но многим, увы, не хватает чутья и прозорливости, чтобы расслышать сигналы, которые подает им судьба. Творческим людям в этом смысле легче. Грозовая туча, которая над ними нависла и готова разразиться с минуты на минуту смертельным ливнем, невольно прорывается в их произведениях. В любых жанрах – особенно в столь тонких, как поэзия, музыка, живопись. И тем более в спонтанном рисовании.
Однако – и я это тоже замечал не раз – сами творцы бывают удивительно слепы и глухи к тому, что они себе напророчили. Им нужен близкий, умный и чуткий человек рядом (или человек столь специфических талантов, как я), чтобы прочесть, расшифровать их собственное предсказание. Обычно в качестве подобного авгура выступает близкая художнику любящая женщина. Однако никого такого в жизни моего клиента не было. Поэтому о грозящей опасности волей-неволей должен был предупредить его я.
Нет! Он правда ничего не предчувствовал! И я потратил едва ли не битый час, чтобы объяснить Кириллу Павловичу, что ему угрожает опасность, и призвать его к всемерной осторожности. А потом сказал о том, что тоже лежало на поверхности – чего он сам не понял. Он был отчасти удивлен, когда я заявил непререкаемым тоном:
– Раз все ваши рисунки касаются стародавних времен, похоже, разгадка произошедшего в них и кроется. И коль скоро из восьми участников событий шестеро мертвы – придется расспросить единственную персону, которая, кроме вас, способна ответить.
– Но кто это?!
– Вы еще не поняли? Кстати, почему вы до сих пор не нарисовали для меня ее портрет?
– Лидия?
– Разумеется. И я прошу вас найти ее. Просто найти. Раньше я думал, что вы должны с ней встретиться. Однако теперь, после того, как мы поняли, что вам может грозить беда, настаивать не буду. Просто отыщите мне ее. И я, вероятно, встречусь с ней сам.
– Вы думаете, – промолвил он ошарашенно, – виновник происшедшего – она?
– Возможно. А возможно, она просто знает, в чем дело. Или чувствует это.
Трудно написать портрет женщины, в которую ты был влюблен тридцать лет и три года назад. Невольно думаешь, а что сделало с ее лицом безжалостное время, как потопталось на нем, изрезало его… А может, кто знает, и улучшило: бывает сорт женщин – их немного, по моим наблюдениям, две-три на сотню, – которых время (и собственные усилия) делают лучше, чем прежде. Да, я бы хотел взглянуть на Лидию сейчас.
Общих друзей после смерти Пита у нас не осталось, и я стал искать ее через Интернет.
В первой соцсети, что я прочесал, ее не было. Во второй тоже. И я невольно соскользнул мыслями в прошлое. Ведь я однажды рисовал Лидию – во время московской Олимпиады, в день, когда хоронили Высоцкого. Интересно, что стало с тем рисунком? Вряд ли она его сохранила, а жаль, была бы память обо мне – мальчишке, больше ведь никаких моих рисунков и эскизов тех времен не сохранилось, только первая картина с похоронами Высоцкого.
