Книга Под знаком рыб - Шмуэль Агнон

Короче, и комната, и ее хозяева, и место это — все оказалось мне по душе, да и плата действительно не превышала ту, что я платил отцу несчастного Бобби. Я уже заранее предвкушал удовольствие от отдыха в этом доме и от сладкого сна, который ожидает меня в его стенах. Тот, кому доводилось не знать ни минуты покоя днем и ни минуты сна ночью, без труда поймет, как радовала меня моя будущая новая квартира.

Легче человеку вырастить себе крылья и просто перелететь с квартиры на квартиру, чем сказать своему домохозяину: «Я ухожу от вас». Есть в этом некое оскорбление, словно жить у него ниже твоего достоинства, не говоря уж о том, что ты лишаешь его платы за жилье.

Размышляя о необходимости переезда, я как-то отвлекся от громыханья автобусов и гомона улицы, даже сумел задремать и немного поспать. Во сне душа моя отдыхала от всех этих неприятностей, и я говорил себе: иные люди, вроде обитателей того подвала, радовались бы такой комнате, в которой я живу сейчас, так, может, не стоит мне искать себе другое жилье? Но с другой стороны, я ведь уже снял себе другую квартиру, значит, я должен переехать туда. Но с третьей стороны, я ведь еще не выехал из этой квартиры, так, может быть, и не стоит из нее выезжать?

Выезжать или не выезжать, а между тем меня начали тревожить глаза. Пришлось идти к врачу. Он выписал мне разные капли и велел поостеречься и не трогать глаза пальцами, чтобы не заболеть сильней.

Я-то сам могу поостеречься. Но что делать с этим ребенком, который, едва завидит меня, тут же просится ко мне на руки и тычет мне пальцами в глаза. Мало того что пальцы у него грязные, у него еще и глаза больные. Что толку в том, что врач предостерегает того, кто и так бережется, если он не предостерегает того, кто не бережется сам.

И тут само небо пришло мне на помощь. Случилось так, что мне понадобилось надолго отлучиться по определенному делу. И поскольку мой хозяин знал, что я так и так покидаю город, то я мог не опасаться, что оскорблю его. Я дружески попрощался с ним и его женой, и они тоже попрощались со мной вполне дружелюбно. Даже дали мне в знак симпатии еще раз подержать на руках ребенка. А на прощанье сказали, что, если я вернусь в Тель-Авив, их дом для меня всегда открыт. Я кивнул им, а в душе возблагодарил Господа за то, что от них избавился. Отныне они не увидят меня под своей кровлей.

Восемь дней я был в разъездах. Много было собственных хлопот, и много их доставляли мне другие. Но я знал, что не сегодня-завтра войду в свою новую, красивую и просторную комнату, и потому принимал все эти хлопоты с легкой душой и только ждал того дня, когда вернусь.

Много хлопот было у меня, и много добавляли другие. Но и много радостей. Я объездил всю Страну и увидел, что в ней появились новые деревни и новые поселения. Места, где раньше росли только чертополох и колючки, превратились в настоящий Божий сад. И подобно земле, хорошели жители ее — радостно трудились они и весело строили свою собственную страну. И дети у них были здоровые и чистые. И руки у них были чистые, и глаза не болели. Одно удовольствие взять такого ребенка на руки. Он не тычет пальцы в глаза, а если и прикоснется к тебе, то ты почувствуешь, будто на тебя подул освежающий ветерок.

А в одном кибуце я познакомился с дочерью моего нового хозяина. Если бы большая часть моей жизни не была позади и если бы я уже не снял комнату у ее родителей, то, возможно, я так и остался бы в этом кибуце. Я попрощался с ней как с добрым знакомым, которого рад буду снова увидеть.

Я возвращался в Тель-Авив и был этому несказанно рад — такую радость я не испытывал все последние годы. Я уже видел себя сидящим в своей красивой комнате, среди красивой мебели, с красивыми людьми, видел, как вхожу и выхожу и никто не тычет мне пальцы в глаза. И к тому же — сон. Сон, которому не мешают никакие автобусы, никакие продавцы газировки, никакие стоны, никакой плач. Между нами говоря, я уже давно убежден, что сон — это назначение человека, и на тех, кому ведомо это назначение и кто овладел искусством спать, я смотрю как на людей, которые постигли, для чего человек создан и зачем живет. Так что легко понять, как я радовался тому, что буду жить в комнате, где смогу спать.

Не знаю, сохранился ли этот дом на пригорке по сию пору. А если и сохранился, не превратился ли он в скопище контор, магазинов и киосков, как большинство домов в нынешнем Тель-Авиве. Но в тот день этот дом стал для меня самым особенным, самым приятным из всех тель-авивских домов.

Когда поезд прибыл на вокзал, сердце мое забилось быстрее. Мне уже представлялось, как я еду в город, и вхожу в свою новую комнату, и растягиваюсь на кровати, и сплю добрым, спокойным сном. Господи, слава Тебе, что Ты сохранил в Своем мире такую душевную отраду для Своих творений.

Я кликнул носильщика, и он взял мои вещи. Будучи в благостном состоянии духа, я стал расспрашивать его, где он живет и хороша ли его квартира. И сам рассказал ему о своих квартирных делах. Слово за слово, мы заговорили о первых днях Тель-Авива, когда он представлял собой всего лишь один маленький уютный квартал. Носильщик вздохнул и сказал, что такого покоя, какой был здесь тогда, мы уже, наверно, не дождемся до прихода мессии.

За всеми этими разговорами мы дошли до моего нового дома. Зеленый пригорок возвышался передо мной во всем великолепии своих деревьев, и отовсюду доносился аромат прелестных цветов. Носильщик остановился и осмотрелся с удивлением, как будто никогда в жизни не видывал такого прекрасного места.

Мы молча поднялись по травянистым ступеням. Ветер дул со стороны сада, неся с собой чудесные запахи. Над нами летали птички, а внизу, в бассейне, резвились рыбки, гоняясь за тенями птиц.

Хозяин вышел нам навстречу, тепло приветствовал меня и показал носильщику, куда внести мои вещи.

И вдруг у меня защемило сердце, и я глянул на порог дома. Чистый и вымытый, лежал передо мной порог, и тени цветов играли на нем. Но тот мальчик не лежал там — он не тянул ко мне худые ручки, не повис на мне. Молчаливые, двигались тени цветов на пороге, и никакого мальчика там не было.

Носильщик стоял, глядя на меня. Ждал, что ли, что я велю ему нести вещи в другое место?

Вышла хозяйка, приветливо кивнула мне и сказала:

— Ваша комната готова.

Я поклонился ей и что-то сказал. Или, может быть, не сказал ничего, а просто повернулся и пошел назад. Носильщик побрел за мной, неся на плече мои вещи.

Так мы шли и шли, пока не пришли к моей прежней квартире. Надо отдать должное моему носильщику — всю обратную дорогу он молчал и не отрывал меня от размышлений. Не знаю, думал ли он о том покое, что ожидает нас по приходе мессии, или понимал, что не следует беспокоить человека, возвращающегося туда, откуда сбежал.

Покрытый болячками мальчик лежал на пороге дома. Ресницы его слиплись и покрылись зеленоватой пленкой гноя. Сомневаюсь, что эти глаза были способны хоть что-то видеть.

Но он увидел меня. И, увидев, протянул свои слабые пальцы и позвал: «Дяй-дяй» — «Дядя, дядя». Голос у него был совсем хриплый — как у сверчка, уставшего стрекотать своими крылышками.