Книга В поисках Алисы - Софи Бассиньяк

«Семейная пара — это высокоточный механизм. Следовательно, не слишком прочный…» — бросила она ему за ужином пару месяцев назад. И смерила его взглядом — вылитый доктор Стрейнджлав[6], в одной руке сигарета, в другой — атомная бомба. А все из-за того, что он заикнулся было, что хорошо бы бросить все и «махнуть куда-нибудь на острова…».

Как и многие женщины-домохозяйки, Элен была человеком сложным. Лишенная профессиональных забот, она всю себя без остатка посвятила заботам выдуманным, фантазировала, не зная удержу, и с наслаждением копалась в своей и чужих душах. Обедая с подругами в ресторане, она не могла избавиться от впечатления, что перед ней — загнанные зверюшки, в крайнем случае — кокаинистки. Иначе с чего бы им так вздрагивать каждый раз, как хлопнет входная дверь, пропуская очередного посетителя? Бедняжки, жалела их она. Тем не менее, целыми днями сидя в четырех стенах, когда близкие уходили жить своей жизнью вне дома, она в голос бранилась сама на себя — просто так, для куража. Элен была умной женщиной, поступила на исторический факультет, но бросила учебу, так и не получив диплома. С той поры в ней сохранилась особая требовательность к себе и своеобразная гордыня, со временем усилившаяся. Ее одинаково бесили как без толку суетящиеся неудачники, так и чванливые карьеристы, утверждавшие, что «человек — это прежде всего его работа». Кроме того, ей ежедневно приходилось бороться с искушением уподобиться мамашам из соседних домов, живших с мироощущением обитательниц гарема и не страдавших по этому поводу никакими комплексами. Домашними делами она занималась, плотно задвинув все шторы так, чтобы никто не видел. Если звонил телефон, не брала трубку, не вырубив звук у телевизора. По вечерам в доме, прибранном как по мановению волшебной палочки, слегка попахивало горячим утюгом. «Иди работать», — советовал ей Пикассо, когда, до тошноты намахавшись тряпкой, отчаявшись справиться с хроническим своеволием строго разделенной на сектора, словно спутниковая карта, квартиры, каждый участок которой представлялся ей полем сражения с действующим на нем боевым подразделением, вышедшим из повиновения, она в темноте спальни изливала ему свою желчь. «Найди себе занятие по душе», — настойчиво предлагал он. Пикассо раз и навсегда передал ей бразды правления их общим королевством, и оба ее подданных в принципе делали все, что она приказывала. «Она умирает от скуки в раю, — думал он про себя, — и смотрит сверху на оживление в аду». С тех пор как четыре года назад они перебрались в Париж, Элен вроде бы вернула себе некое подобие самоуважения, активно включившись в школьную жизнь дочери. Прозванная за глаза «мамашей Мегрэ», о чем она, разумеется, не имела понятия, она неизменно входила во все мыслимые родительские комитеты и попечительские советы и таскалась на все выездные школьные мероприятия: бассейн, Фонтенбло, «Комеди Франсез»… Сопровождала детей на какие-то странные выставки — «Вселенная. Чего мы о ней не знаем?», — которые проходили в нетопленых музеях. Нет, она не особенно обольщалась своей ролью образцовой прихожанки, чувствуя ее фальшь, но эта роль помогала ей вырываться из квартиры, временами становившейся опасно живой, от вечно открывающихся и закрывающихся дверей, от беготни из кухни в гостиную, от выключателей и кнопок на электроприборах, на которые жмешь не глядя, от пугающих монологов вслух, от тирании чужого времени. Пикассо хорошо понимал всю печаль и отвагу этой женщины, мечтавшей совсем о другой жизни. Если бы ему довелось мучиться противоречиями, которые она навязывала себе, он бы точно не справился. Может, именно за это — отчасти — он ее и любил. За воинственный дух, за умение подходить к исполнению долга жены и матери как к кровавой схватке. Он знал, что в глубине души она дорожит жизнью гораздо больше, чем он.

— У тебя что, расследование? — спросила Элен.

Час занятий йогой в полутемной комнате превратил ее в спокойного и уверенного в себе хищника, замершего в неподвижности, но полностью сконцентрированного, обостренно воспринимающего мир всеми органами чувств. Пикассо знал, что в такие минуты она мнит себя буддой, застывшим в тысячелетнем лесу, хотя на самом деле была хрупкой женщиной не прочнее севрского фарфора.

— Да нет. Но с Куаньяром я договорился.

Элен панически боялась вероятности переезда. Когда пришлось покинуть Монпелье и Ла-Рошель, она уезжала с тоской в душе. Они собирались в дорогу едва ли не крадучись, как какие-нибудь жулики, а все почему? Потому что Пикассо, не выносивший начальства, испортил отношения на работе, где к нему начали придираться по пустякам. Она жутко злилась на него, считая, что ему не хватает серьезности. Ее раздражала его манера вечно во всем сомневаться. Ведь она доверила ему свое драгоценное существование! Наполнив легкие заемной безмятежностью, она посмотрела Пикассо прямо в глаза. Элен не питала иллюзий на свой счет. Заурядная, мелочная, скупая баба, она тщательно прятала от окружающих эти свои качества, дабы остаться на плаву и не дать себе скатиться в базарную вульгарность.

— А ты на похороны не собираешься? — спросил он.

Она отрицательно покачала головой, встала и закурила третью за день сигарету (она вела им строгий подсчет).

— Нет. Я оставила Алисе сообщение. Сказала, что мы о ней думаем.

Пикассо торопливо покидал в сумку кое-что из одежды. Элен сидела в гостиной и старательно делала вид, что его не замечает. Своим отъездом он нанес ей смертельную рану. Запах жаркого, означавший, что ее ждет самый обыкновенный вечер, наполнил ее чувством стыда. Мужчина, только что закрывший за собой дверь, вызывал в ней такую головокружительную ненависть, что ей пришлось прислониться к стене. Ей стоило неимоверного усилия задавить вопль ярости, поднимающийся от самых печенок и рвущийся из глотки наружу.

Она вернулась на ковер, где занималась йогой, и стала размышлять о ближайшем будущем. В эти несколько минут, проведенных в тишине спальни, жизнь Элен пошатнулась. Человек — поразительное существо. Он способен в единый миг переменить взгляд на собственное существование, изобрести себе новое, а потом месяцы и годы темнить и играть в прятки с самим собой, и все это — без тени сомнения.

Алиса проснулась поздно. Спустившись на кухню, застала мальчишек в теннисной форме, завтракавших в компании с отцом. Спиной к ним стояла домработница мадам Гролье, чистившая раковину.

— Всем доброе утро! — поздоровалась Алиса. Она намеренно вышла босиком и в пижаме — все той же, недельной свежести. — А что, Клотильда еще не вставала?

— Шутишь? — отозвался Виктор. — Она уже на рынок успела смотаться и к мяснику. Сейчас носится от банка к конторе, раздает ценные указания.

«Он говорит о матери как о супруге», — мелькнуло у Алисы.

— Может, помочь нужно? — тихонько предложила она.

Домработница покинула кухню, за ней потянулись мальчики, оставляя после себя сложные ароматы какого-то новомодного мыла. Алиса оказалась один на один с Пьером. В ее личной табели о рангах неловких положений данная ситуация занимала третье или четвертое место.