Книга Двое - Татьяна Толстая

Какое счастье — никуда не спешить в теплый ослепительный сентябрьский день! Можно пойти в церковь, посмотреть на венчание, угадать среди гостей мать невесты и бабушку жениха и представить себе этих молодоженов через десять лет. Две смежно-проходные комнаты на окраине. Он, в тренировочных штанах, мается от воскресного безделья. Она жарит рыбу, поглядывая в окно на мусорные баки. Радио гремит на всю квартиру.

А можно пойти в пельменную и, стоя рядом с солдатом и старушкой, съесть свою порцию. Солдат будет жевать с непроницаемым лицом, а бабушка завяжет разговор.

— Как поем капусты, так изжога начинается, прямо замучилась…

В дни свобод Катя запретила себе ходить в магазины, но бутылку для подсолнечного масла все-таки с собой брала. В очереди женщины раскрываются полностью. Сразу ясно, кого скоро муж бросит, а кто жизнь положит за микроволновую печь. Вон эта, с длинным носом, читает «Иностранную литературу», а та, в резиновых ботах, ее за это ненавидит. Только о мужчинах в очереди Катя ничего не могла сказать. Не понимала — зачем стоит с женой? Соскучился? Женщина, держащая за руки двух тихих девочек, повернулась к мужу:

— Коля, встанем за огурцами? Огурцов хочешь?

Коля ответил не сразу, чтобы злоба загустела:

— Иди ты знаешь куда со своими огурцами…

Если ты вместе с мужем час медленно двигалась за луком, а потом на сквозняке вы ждали, пока разгрузят машину с мороженой треской, то трудно будет, вернувшись домой, казаться загадочной. И муж напрасно будет делать волевое лицо.

Не таскайте мужа по магазинам. Пусть он дома рассматривает альбом «Стили в мебели» или с балкона наблюдает за ходом облаков. Но лучше всего отправить его в пеший поход по Карельскому перешейку. Сбор групп у памятника Ленину.

В сад Александро-Невской лавры вошли мужчина и женщина и сели на соседнюю скамейку. Жена поставила между собой и мужем сумку и стала вынимать оттуда термос, яйца, помидоры, хлеб. Муж молча наблюдал, от него ничего не требовалось. Поступила команда: «Держи!» В крышку от термоса был налит чай. Затем жена вложила в свободную руку мужа помидор и посолила его. Колбасой она кормила мужа с рук: держала кусок, а он откусывал и запивал чаем. Глотал, правда, сам. Потом жена достала бумажную салфетку и вытерла мужу рот.

— Сыт?

Муж кивнул. Порывшись в сумке, женщина вынула «Аргументы и факты», развернула на нужной статье и дала своему спутнику. Потом начала есть сама. Кормление ручного мужа так захватило Катю, что ей расхотелось читать. Хотелось посидеть бездумно, радуясь разнообразию жизни.

Женский голос окликнул Катю. По дорожке шла Галина Борисовна с мужем. Николай Николаевич кивнул и, изобразив на лице внезапно возникшее обстоятельство, свернул в боковую аллею. Катя познакомилась с ними несколько лет назад, вместе ездили на экскурсию в Ригу. Галина Борисовна была красивая седая дама и, как часто бывает у искусствоведов, носила на шее и запястьях всякую всячину.

— Вот это — бусы из когтей перуанского кота. Редчайшая вещь. А эта щепочка в серебре — из Пазырыкского кургана. Подарил… не скажу, кто. Таких браслетов всего два в Петербурге, и еще один в Париже.

Николай Николаевич был историк-энциклопедист. Знал распорядок дня Василия Темного и болезни хана Тохтамыша. Помнил расписание автобусов между Меккой и Мединой на январь. Чтобы выудить из него его знания, надо было соблюдать некоторые правила. Во-первых, задавать вопросы тихим голосом и не смотреть в глаза. Во-вторых, не подходить к нему ближе, чем на восемьдесят сантиметров. От громкого женского голоса или от пристального взгляда Николай Николаевич тут же уходил в притворный сон или исчезал. Только что был тут и нет его. Как Галина Борисовна сумела женить его на себе, было загадкой.

Где бы Катя ни встречала Галину Борисовну, ее неудержимо тянуло спорить с ней, и эти споры плавно переходили в кратковременную интеллигентную ссору.

— Галина Борисовна, вы любите своих экскурсантов или терпеть их не можете?

— Катя, я восхищаюсь вашими вопросами. Если человек забрел в музей просто так, погреться, пусть постоит у батареи. А тому, кто пришел ради искусства, я никогда не буду рассказывать сюжет. Вообще, никаких историй создания. Искусство нельзя объяснить.

— Абсолютно не согласна. Вот я просидела в кассе восемь часов, выбивала яйцо в первый отдел. Потом дома плиту мыла, белье замочила. Муж пришел со смены. Выпил, заснул. Откуда мне узнать про гризайли с архитравами? Что, мне на пионерском сборе про Франциска Ассизского рассказывали? Вот вы и объясните мне увлекательно. Тогда я сама захочу про ваши светотени прочитать, книгу об этом искать буду.

— Чушь несусветная. Вчерашний день. Вы, Катя, рассуждаете, как товарищ Жданов.

Галина Борисовна умолкла и стала рыться в сумочке.

— Что это за фотографии у вас?

— Да вот, из книжки выпали. Это мои очаровательные студентки и ректор.

— Где это?

— Я весной читала лекции в Литл-Приксе, на западном побережье.

— О чем?

— Икона как метаязык. А вечерами в русском клубе вела семинар «Супы в России». Когда уезжала, вся группа стоя спела в мою честь «Не уходи, побудь со мною».

Слушать, как Галине Борисовне было хорошо в Америке, Кате не захотелось.

— Вы куда, Катя?

— Хочу пройтись по Петропавловской крепости. С экскурсоводом. Смейтесь, смейтесь. Там все по старинке: и покажут, и расскажут. Пойду пешком, пока светло.

В своих прогулках по городу Катя избегала выходить на Невский. Невский подавлял и утомлял. Кричал в ухо:

«Прямо сейчас, через несколько минут комфортабельный автобус отправляется в увлекательную экскурсию „Царственный Петербург“.

Билеты можно приобрести в салоне автобуса. Прямо сейчас, через несколько минут…»

Шофер «Икаруса», обхватив голову руками, читает брошюру «Все о сексе». В салоне одиноко сидит бурят с дочкой. Больше желающих нет.

Лучше уж идти по набережным, по той стороне, где дома. Катя не могла удержаться, чтобы не заглянуть в окна первых этажей. Заглядывала всегда с сочувствием и развлекалась тем, что включала внутренний голос и беседовала с хозяйкой комнаты.

— Так. Комната у вас хорошая, но — неуютно. Купите две настольные лампы и торшер. Как можно читать при тусклой люстре? Не экономьте на освещении, сделайте, как говорю. Комнату не узнаете.

Другое окно. Женщина поливает цветы.

— Да, я вижу, что цветы любите. Но нельзя же этот чудный цветок держать в синей ободранной кастрюльке. И потом — снимите со стены полированную досочку с Есениным. И Микки-Мауса с комода тоже уберите. Я вам потом объясню почему.

Жизнь, которую Катя видела в окнах первых этажей, была так понятна, так узнаваема. Вот женщина, нагнувшись, моет тряпкой пол, пятясь к двери. Кровь прилила к лицу. Мужчина лежит на диване с котенком на груди.