Книга Замена - Сергей Цикавый

Яркий, хороший солнечный день, день, когда жалко оставлять фотоаппарат в кофре.

В кухонном окне день уже угасал, но небо по-прежнему было ослепительно-глубоким, похожим на звук родниковой воды. «Я окончательно путаюсь в восприятии».

Довершением всех бед была случайная встреча с Петером Малкуши. Второклассник, опознанный вчера как Ангел, шел куда-то по своим делам, торопился, размахивая портфелем. Я смотрела на него и не могла понять, что не так. «Микрокосм». Он вчера открылся, сделал шаг – пусть и крошечный – к своей сущности. Долговязый подросток уже повернул за угол, а я не могла опомниться: я не видела ничего, хоть и смотрела на него почти в упор. Я могла бы убить его на месте, но… Ничего.

«Ты накручиваешь себя, Соня».

Хорошо. Я огладила щеки и прикрыла глаза, вспоминая по-настоящему. Разумеется, я видела. Видела, как колеблется пространство вокруг лицеиста, но если бы я не знала, что он Ангел, – никогда бы не определила его сама.

Коробочка с комплексным обедом осталась стоять в микроволновке. Наверное. Я разогрела, но так и не вернула ее в холодильник.

Бездумное листание страниц в интернете – это лучший убийца времени, которого осталось и так немного. Просто поразительно, сколько бессодержательных, но магнитных страниц в сети. К семи вечера я случайно открыла свой форум цифровой фотографии.

Логин, пароль. «Получено новое личное сообщение».

Я смутно вспомнила вчерашнее зернистое фото и невыразительный никнейм.

<Ты тупая сука! Я срал на ваши дибильные советы по ностройке!1 Я диржу камеру уже почти год, и вылаживаю то, что хочу, ясно? Нахера ты мне вобще писала?..>

«Он даже не понял, что я модератор». Что-то мешало дочитать до конца поток тупости и ошибок. Почему-то больно было сглотнуть и застило глаза. Линза сдвинулась? Я моргнула, и по щеке потекло теплое.

Опомнилась я только от тянущей боли внизу живота. Вытирая слезы, я смотрела в экран, по которому плавали часы с календарем. Боль пульсировала, и первой мыслью было: «Мало того, что в голове…» Потом я словно впервые рассмотрела дату, потом вспомнила весь сегодняшний день.

День, большая часть ужасов которого укладывается в три буквы: ПМС.

Я поводила мышкой, забанила хама по ай-пи адресу и пошла греть обед.

«В конце концов, надо нормально поесть».

3: Смутные дни

Мне не спалось. Я засыпала и просыпалась три раза, и на четвертый уже казалось, что мне снилось, будто я хочу спать. За окном бормотала о своем ночь: с гор, шелестя, спускалась осень.

Она уже больше месяца все спускалась, спускалась…

Незаметно начавшийся учебный год воровал дни, больше посетителей становилось на форуме. Я смотрела в потолок, слушала неизменное повизгивание боли и думала о том, что хорошо бы укрыться еще одним одеялом, что осень удалась, а снотворное поверх обезболивающего – это было бы уже слишком.

Я прочно застряла между вчера и завтра, и осень все шла, а нормальный сон – нет.

Ночной октябрь шумел, в этом шуме был лес и немного – дождь, а потом вмешался еще один звук: пульсирующий стрекот. Звук разрастался, полнел, ему в тон отозвалась боль в моей голове. Я повернулась на бок и отодвинулась подальше от края кровати. Я укуталась в одеяло, как в кокон.

Звук все шел и шел. Он, как и осень, никуда не торопился.

«По крайней мере, я высплюсь», – подумала я. Вертолетные лопасти лопотали все ближе, и на какую-то секунду мне даже показалось, что я слышу запах газа, сочащегося из вентиляции. Впрочем, мне не впервые так казалось, и всякий раз усыпляющая смесь пахла иначе.

Сегодня – пылью.

* * *

Утро наступило в семь двадцать. Оно было похоже на мое обычное утро: и по времени, и по распорядку действий. Даже боль была как всегда – все было как всегда. Я совершала десяток привычных дел и думала. О шумной ночи, дурманящем запахе пыли и октябрьских вертолетах.

Пожалуй, я даже привыкла (…намазать тост джемом…) к тому, что слышу шум лопастей и засыпаю. Засыпаю, как и весь лицей. Привыкла к тому, что на утро (…вытряхнуть остатки сока в стакан…) обязательно пропадает один из моих учеников.

Правда, я привыкла еще и к тому, что это я причина всего. Что это из-за меня: газ, который пахнет по-разному, стрекот ночных гостей, утреннее объявление куратора.

Я привыкла. И вот теперь придется отвыкать, придется делить ответственность. Ответственность – это когда ты отвечаешь, а отвечать, не зная, нельзя.

«Интересно, слышал ли мсье Куарэ вертолеты?», – думала я, застегивая рукава блузы. Чем стал бы для него этот звук, если бы он знал, что это такое?

«А чем этот звук стал для тебя самой?» Взглядами детей, которые вновь только подозреваемые? Надеждой, что еще в одном классе можно быть просто учительницей? Я поправила плащ и вышла наружу – в сырое пасмурное утро.

Я шла к корпусу, осторожно прислушиваясь к себе: между обрывками боли в голове плавали необычные желания анализировать, размышлять, сопоставлять. Мне очень хотелось знать, чем станет первый раз для Куарэ-младшего. Мне было интересно, что случится дальше. Обвисшие ветви аллеи раскрывались, уплывали назад, и все ближе становился лицей, и все отчетливее – понимание: что-то не так.

У крыльца было почти пусто: курил Маккормик, и под окнами корпуса жались двое подростков из второго класса.

«Это неправильно. Совсем не правильно».

– Соня, привет.

Стив издалека помахал рукой, его сигарета тускло подмигнула от глубокой затяжки. Математик курил как всегда – полной грудью, зевал и вел себя вполне обыденно.

– Здравствуйте, Маккормик.

Он был по-хорошему странным: например, всегда обижался, когда я обращалась к нему по фамилии. А сегодня смолчал.

– Тишина, как видишь, Соня, – невпопад улыбнулся математик. – У всех срочно закончились сигареты. А у кого не закончились, тот курит в туалете. В форточку. Или не курит.

Я молчала. Газ на всех действовал по-разному, на кого-то – именно так.

Обычно первые уроки после вертолетов срывались по причине массовой тошноты. Были случаи буйства. Было разное, но медчасти лицея доставалось всегда.

– Представляешь, мы сами им заказываем сигареты. Им, Соня! Им! Нельзя, дескать, нарушать привычки одаренных детей. А если эта деточка у себя в Загребе привыкла малолетнюю соседку пользовать?

Присказкой у Маккормика был почему-то именно Загреб. Вечный пример далекой, непонятной и дикой провинции. В моем воображении городок словно бы выстраивался из неясных ассоциаций математика-шотландца: маленький, непременно трех – пятиэтажный, невозможно грязный и наполненный всевозможными гадостями. Населяли его умные и развратные дети.