Книга Екатерина Великая. Сердце императрицы - Мария Романова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Конечно же, ваше высочество… – отвечал изумленный Нарышкин. – Я запишу для вас необходимые сведения и составлю рескрипт.
Просияв и поблагодарив, Фике покинула камергера, едва сдерживаясь, чтобы от радости не бежать вприпрыжку по запутанным коридорам дворца…
Камергер царицы был одним из тех первых русских, у которых следовало бы учиться всему, что может пригодиться в этой огромной стране. София многие годы будет вести дневник, где найдут свое место и мысли по поводу самых разных событий, впечатления от прочитанного, заметки о традициях и привычках. Но тот рескрипт, писанный второпях в одной из комнат Рижского замка, останется с ней навсегда.
Впереди лежала Россия – неведомая страна, где скрипели под полозьями саней роскошные снега. Ухали, пробивая твердый наст, копыта кавалерийского эскорта. Выехали из Риги утром и еще засветло достигли Дерпта – дороги были на диво гладкие, по вечерам каждая верста освещалась бочкой с горящей смолой. Бюргерская Нарва встретила их яркой иллюминацией, а за Нарвой открылся путь на Петербург…
Несмотря на лютый мороз, ухабы и вой волков по ночам, Фике все больше нравилась Россия. На границе они сменили неудобную тряскую карету на теплые сани с небольшой печкой, и ехать стало гораздо комфортнее и быстрее. Несколько раз останавливались на ночлег в деревенских домах, и Фике с любопытством осматривала огромную печь, от которой было так жарко, что мгновенно начинали пылать замерзшие щеки, лежанку со странным названием «полати», на которой ютились хозяйские дети, лавки вдоль стен и иконы по углам. Ночью, лежа без сна, она могла часами смотреть через затянутое бычьим пузырем окно в темно-синее звездное небо и думать о том, что так же, как это небо, необъятна русская земля, с ее лесами, бесконечными, занесенными снегом дорогами, елями, подпирающими облака, треском костров и криками кучеров, слабым запахом соломы в сенях и мычанием коров в хлеву.
Где-то впереди ждал Петербург, но до него было, как до этого самого неба, а Штеттин остался уже слишком далеко, и казалось, что она затеряна здесь, среди деревянных изб и колодцев, навсегда. Дни, недели проносились в гонке по российским дорогам, на которых что ни поворот, то заносило сани, а Петербург все еще был далеко, и иногда Фике думала, что его и нет на самом деле, ведь не может существовать город-мечта, который все отдаляют и отдаляют от нее снежные русские версты, а он манит и манит, и сколько в нем вымысла, а сколько правды, не скажет никто и никогда…
Отправлялись в путь ранним утром, в окно Фике видела, как постепенно светлело, голубело, наливалось ярким золотым светом холодное русское небо, а тонкие березы, попадавшиеся вдоль дороги, выделялись своими темными полосками на фоне ослепительного снега, и трещали ветви от мороза, и солнце слепило глаза, а кучер покрикивал, и не было конца-краю верстам, и снегам, и полям…
Сильная душа мало способна на совет душе слабой, ибо эта последняя не в состоянии следовать и даже оценить то, что первая предлагает ей согласно своему характеру; вообще, советовать – вещь чрезвычайно трудная; я хорошо знаю, как исполнить обдуманное мною дело, но у того, кому я советую, нет ни моей мысли, ни моей деятельности при осуществлении моего совета. Это размышление всегда меня располагало, при советах, какие я принимала от других, входить в мельчайшие подробности, даже усваивать слова того, кто мне советовал, и следовать совершенно его мысли. Это следствие моей осторожности ради успеха часто заставляло думать, что я была управляема, между тем как я действовала с открытыми глазами и единственно занятая удачей, всегда ненадежной, как только не сам задумаешь дело, которое собираешься совершить, ибо кто может поручиться, что способ соответствует вашему характеру, даже если он вам нравится.
Смущение духа
1744
На одной из станций их нагнал курьер из Петербурга. Велено было ехать быстрее, и им поменяли лошадей и эскорт. Теперь Фике казалось, что сани летят, почти не касаясь наста, а молодой офицер, скачущий рядом, на самом деле не человек, а таинственное, волшебное существо в развевающемся плаще и с яркими черными глазами…
Глаза эти приводили Фике в смущение каждый раз, когда она наталкивалась на их прямой, в упор, жгучий взгляд. Офицеру было, вероятно, чуть за двадцать. Фике слышала, как товарищи называли его Темкин, и это странное, непривычное имя чудным образом притягивало ее к нему, заставляло вновь и вновь задумываться, удивляться и вспоминать крутые тонкие брови над горячими глазами, высокий лоб и точеный нос, насмешливые губы, которые, однако, готовы были в любой момент, когда юноша встречал ее взгляд, сложиться в почтительную улыбку. Фике ловила себя на том, что ищет его взгляд, а поймав, вспыхивала и старательно напускала на себя надменный вид, вспоминая, что она – наследница ангальт-цербстского престола и невеста русского великого князя, а этот красавец в офицерской форме (которая, черт побери, очень ему шла!) – всего лишь сопровождающее лицо, помощник, слуга.
Этот помощник, этот слуга, казалось, вовсе не смущался тем, что приставлен к самой принцессе. Иоганна только хмыкала, глядя на то, как уверенно и красиво несет он свою гордую голову, как склоняется в поклоне и слегка кивает в ответ на просьбы. Он летел на своем коне, как всадник из сказки, как будто сливался с конем в единое целое, он выполнял и серьезные и крошечные указания так внимательно и быстро, что даже княгиня не могла придраться и возмутиться чем-либо.
– Давно вы на службе у ее величества? – спросила как-то Фике.
Они вышли из постоялого двора и направлялись к саням, в которых уже сидела мать. Иоганна очень плохо переносила русские морозы и старалась не отходить далеко от теплой печки. Она и ехала так, почти не отходя от огня, протягивая к нему руки в тонких перчатках и то и дело потирая их. Она так часто просила подать чего-нибудь согревающего и так сокрушалась о слабом здоровье Фике, что девушка только диву давалась. Ее холодная, неприступная мать действительно боялась приезда в русскую столицу – морозы, болота и русские невежи вызывали у нее отвращение и неприязнь.
– Несколько лет.
– Вам нравится служить?
Черные глаза блеснули – насмешкой? Фике готова была поклясться, что в них промелькнул искренний смех, но вежливое, почтительное выражение на лице офицера не допускало и мысли об этом.
– Я дворянин, ваше высочество. Служба ее величеству – честь для каждого из нас.
– Неужели вам никогда не хотелось заняться чем-нибудь еще?
– Чем же, например, ваше высочество?
Опять этот легкий смех в глазах…
– О, я, право, не знаю. Ваша страна так богата, что, вероятно, было бы весьма увлекательно заняться ее благоустройством…
– Я офицер, ваше высочество. Если моей стране, моей императрице угрожает опасность, я всегда готов выступить на ее защиту. Однако же, полагаю, во мне нет ни малейшей склонности к хозяйственной деятельности.
