Книга Грезы о Вавилоне - Ричард Бротиган
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В Барселоне. За неделю до того, как мы уехали, но не стоит об этом.
Все нормально. Если не помнишь, я не хочу тебе напоминать. Что прошло, то прошло. Забудь. — И я снова начал менять тему.
Через несколько мгновений, отдав мне пять баксов, он с недоуменным лицом зашагал по Вашингтон-стрит и прочь из моей жизни.
Гражданская война в Испании случилась давно, однако я был рад, что много лет спустя она принесла мне пять долларов. На самом деле, я никогда не восторгался политикой. Не затем я вступал в Бригаду Авраама Линкольна. Мне казалось, Испания похожа на Вавилон. Сам не знаю, с чего мне это в голову взбрело. Мне много чего взбредало в голову насчет Вавилона. Некоторые бредни — прямо в яблочко, а другие — недопеченные. Трудность только в том, что одни от других отличить сложно, но в конце все всегда утрясается. По крайней мере — для меня, когда я грежу о Вавилоне.
Тут я вспомнил, что мне по-прежнему нужно позвонить, но несколько секунд не мог сообразить, куда — в Вавилон или маме в Миссионерский район.
Все-таки маме.
Я обещал ей позвонить и знал, что она расстроится, если я этого быстро не сделаю, хотя разговаривать нам было не о чем, ибо мы терпеть друг друга не могли и постоянно ссорились по единственному поводу.
Ей не нравилось, что я — частный сыщик.
Да, лучше позвонить мамочке. Если я ей сегодня же не позвоню, она разозлится пуще обычного. Звонить мне очень не хотелось, но если не позвоню, придется расплачиваться втридорога. Я звонил ей раз в неделю, и разговор у нас всегда происходил одинаковый. Наверное, мы в нем даже слова не меняли. Мне кажется, мы всякий раз пользовались одними и теми же.
Проистекал разговор вот так.
— Алло? — говорила моя мама, сняв трубку.
— Привет, мам. Это я.
— Алло? Кто это? Алло?
— Мам.
— Ведь это не может звонить мой сын. Алло?
— Ма-ам, — всегда ныл я.
— Похоже на голос моего сына, — всегда отвечала она. — Но ему бы не хватило наглости звонить, если б он до сих пор был частным детективом. Ему бы просто не хватило наглости. У него еще осталось какое-то достоинство. Если это мой сын, то он, должно быть, бросил эту свою частно-сыскную ерунду и устроился на приличную работу. Он, значит, нормальный работяга, которому не зазорно высоко держать голову, и он хочет вернуть своей матери восемьсот долларов, которые ей задолжал. Хороший мальчик.
Она заканчивала тираду, и тут всегда повисала долгая пауза, а потом я говорил:
— Это твой сын, и я до сих пор частный детектив. Я заполучил себе дело. И вскоре верну тебе часть денег, которые должен.
Я всегда говорил ей, что заполучил себе дело, даже если дела у меня не было. Это входило в сценарий.
— Ты разбил своей матери сердце, — всегда говорила на это она, и я отвечал:
— Не говори так, мам, только потому, что я частный детектив. Я по-прежнему тебя люблю.
— А как же восемьсот долларов? — говорила она. — На любовь моего сына нельзя купить кварту молока или буханку хлеба. Ты кем себя вообразил, а? Сердце мне разбиваешь. На приличную работу не устроился. Должен мне восемьсот долларов. Частный детектив. Так и не женился. Внуков нет. Что же мне делать? За что мне такое проклятие — сын-идиот?
— Мам, не говори таких вещей, — как по нотам ныл я. Раньше нытье это выжимало из нее пятерку или десятку, но теперь — ничего, шиш на постном масле. Просто нытье, но если я ей не звонил, получалось только хуже, поэтому я ей звонил, ибо не хотел, чтобы получалось хуже, чем и так есть.
Отец мой умер много лет назад.
Моя мать до сих пор от этого не оправилась.
— Твой бедный папа, — говорила она и принималась плакать. — Это ты виноват, что я стала вдовой.
Мама обвиняла меня в смерти отца, и я действительно был виноват, хоть мне тогда и было всего четыре года. И по телефону она об этом непременно вспоминала.
— Отродье! — вопила она. — Злое отродье!
— Ма-ам, — ныл я.
Затем она переставала плакать и говорила:
— Я не должна тебя винить. Тебе тогда было всего четыре года. Ты не виноват. Но зачем нужно было швырять мячик на проезжую часть? Почему не стукать его о тротуар, как все нормальные дети, у которых до сих пор есть папы?
— Ты же знаешь, что мне от этого очень плохо, мам.
— Я знаю, что тебе от этого плохо, сын, но почему ты частный детектив? Я терпеть не могу эти книжонки и журнальчики. Такое паскудство. И мне не нравятся эти длинные черные тени от людей на обложках. Они меня пугают.
— Они же не настоящие, мам, — всегда говорил я, и она всегда отвечала:
— Тогда почему ими торгуют в газетном киоске, где на них весь мир смотрит и покупает. Ответь-ка мне, если сможешь, Умник. Давай, отвечай, мистер Частный Сыщик. Ну? Давай! Давай! Матери своей ответь!
Я не мог ей на это ответить.
Не мог ей сказать, что людям хочется читать истории про тех, кто отбрасывает длинные зловещие тени. Она бы просто не поняла. Мысли ее по таким рельсам не бегали.
Разговор она обычно завершала так:
— Сын… — Долгая пауза. — …Почему частным детективом?
Один и тот же разговор мы с нею вели уже полгода.
Очень хотелось бы, чтобы у меня не закончились деньги, пока я пытаюсь стать частным детективом, и чтобы я так много не занимал у мамы и у всех своих друзей.
Ну да как бы там ни было, сегодня удача мне улыбнется.
У меня есть клиент и пули к моему револьверу.
Все в конце обернется нормально.
Вот что главное.
Это будет поворотный момент.
Я заполучу себе много клиентов, верну все долги, снова раздобуду себе контору, секретаршу и машину, только в этот раз секретарша будет со мной ебстись так, что уши отвалятся. А потом я возьму отпуск, уеду в Мексику и буду просто сидеть там на пляже и грезить о Вавилоне. И под боком у меня будет Нана-дират, вся такая великолепная в купальнике, но вот сейчас мне лучше сходить и позвонить маме.
Я зашел в ближайший бар на Кёрни-стрит, чтобы позвонить с их платного телефона. Внутри никого не оказалось, кроме бармена и толстой дамы, говорившей по телефону. Вернее, она не говорила. Она стояла просто так и кивала кому-то на другом конце провода. Я решил быстренько выпить пива на свою новую пятидолларовую банкноту, пока дама не закончит разговаривать. Сел на табурет, и бармен вдоль стойки подошел ко мне. Выглядел он так обыкновенно, что казался невидимкой.
— Что будете? — спросил он.
— Только пиво, — ответил я.
