Книга Сюзи, "Лед Зеппелин" и я - Мартин Скотт

Моя жизнь катилась под откос. Если я так и останусь толстым, ни одна женщина не захочет со мной гулять. Ни одна не захочет, чтобы ее видели рядом. Мне никогда ни в чем не видать успеха и со мной никто не будет дружить. Разве такой ожиревший малый заслуживает дружбы?

Я посмотрел на мои плакаты «Лед Зеппелин» и осознал, какие там все худощавые. Они гораздо тоньше меня. Невероятно, что я этого никогда раньше не замечал. Как я вообще собираюсь идти смотреть на группу, будучи таким толстым? Что за дурацкая мысль. Скорее всего, тех, у кого избыточный вес, вообще не допускают смотреть на «Лед Зеппелин».

Вот почему я перестал есть и стал худым. С тех пор у меня не складываются отношения с едой. Я не могу быть счастлив, когда ем. Не особенно люблю еду и совсем ей не доверяю. Я не допускаю никакой спонтанности, когда дело касается еды. Например, не может быть и речи, чтобы я с друзьями пошел в ресторан под влиянием минутного порыва. Как знать, что за вредоносные ингредиенты окажутся в чужом, незнакомом обеде.

Я чураюсь самой идеи питания. Мне не нравилось думать о том, что внутри меня. Я стал вегетарианцем, чтобы поменьше думать о еде. Еда причиняла мне в жизни всякого рода проблемы, вплоть до душевной болезни.

Однако, положительный момент — в том, что я всегда оставался худым.

ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ

Совсем скоро после того, как Зед поставил мне те пластинки, я помешался на «Лед Зеппелин». У них был лучший в мире звук. Я купил два первых альбома и провел немало времени, разглядывая обложки. «Лед Зеппелин I» был очень волнующий — с черно–белым цеппелином, низвергающемся в пламени на землю, но обложка «Лед Зеппелин II» была просто Страной Чудес. Поверху на ней летел могучий цеппелин, а под ним располагалась фотография участников группы в виде немецких авиаторов. Казалось, что банда — это часть эскадрильи.

Среди мраморных колонн метались лучи прожекторов придавая всей картине величие и грандиозность. Я любил обложку этой пластинки.

Когда у нас, в конце концов, появился проигрыватель, то есть — где–то в районе выхода «Лед Зеппелин III», — я стал сидеть у себя в спальне и слушать их подряд раз за разом. Я слушал пластинки постоянно, до школы и после школы, а по выходным — днями напролет. Все вокруг стало казаться лучше. Я перестал воспринимать себя мальчишкой. Теперь я был мужчина с тремя альбомами «Лед Зеппелин». Тут не поспоришь.

Грега зацепило так же. Он тоже все время слушал «Лед Зеппелин». Музыка возвела своего рода защитный барьер между нами и остальным миром. Когда что–то не получалось или было плохо на душе, всегда был под рукой альбом «Лед Зеппелин», куда можно скрыться.

В нашей любимой композиции «Целая уйма любви» было все — клокочущий гитарный шторм, секс и психоделия. Интересно, сколько раз я ее прослушал за эти годы. Тысячи раз. Миллионы раз. Та–та та–та ТА та–та та–та.

Мы узнали, что Черри собирается на концерт «Лед Зеппелин». Это было досадно. Хоть Фил не собирался по крайней мере. Фил любил классическую музыку и играл на скрипке с Черри. Иногда они ходили друг к другу домой — просто чтобы поиграть вместе. Нас с Грегом это озадачивало. Мы могли только предположить, что их родители заставляют. Иногда до нас доносились звуки скрипки из открытого окошка Черри, но музыку мы понять не могли. Казалось, пиликает себе и пиликает без всякого смысла. Ни одного доброго риффа — зацепиться не за что.

С Филом мы никогда не разговаривали. Показываясь изредка на улице, он на всякий случай ни с кем не встречался взглядом, хотя и знал нас по начальной школе. Там он всегда был в первых учениках. Учитель, бывало, приносил ему специальные продвинутые книги, Фил занимался самостоятельно и носа не показывал на игровую площадку. Покажись он там, его бы просто задразнили. Теперь мы видели его разве что когда он шел со скрипкой к Черри, или когда родители везли его на машине в школу для одаренных детей.

Однажды в особенно студеный вечер мы с Грегом топтались на лоскутке пожухлой травы в конце дороги. Мы наблюдали, как к Филову дому съезжаются машины. Четыре или пять машин — похоже, там затевалось большое светское мероприятие. Мужчины в костюмах и женщины в нарядных платьях с холода спешили к дверям. У родителей Фила было что–то вроде вечеринки.

Мы жались к дощатому забору, кутаясь от стужи в пальто, мычали «Лед Зеппелин» и наблюдали за небесами. Неожиданно на улице появился Фил. И больше того — увидев нас, пошел к нам. Он запинался, восстанавливал равновесие, а когда дошел до нас, тяжело уселся на траву. Он ничего не говорил, просто сидел рядом, уставясь в землю, и что–то бубнил.

Я пребывал в недоумении, пока Грег не сказал со смехом:

— Да он пьяный.

Так и оказалось. Фил украдкой хлебнул вина на родительской вечеринке и оно произвело мощное воздействие. Он подался вперед и его стошнило, зверски и неоднократно, рвало и рвало, пока желудок не опустел начисто.

Мы с Грегом поневоле сочувствовали. Нельзя не восхищаться человеком, который стащил вина у родителей и выполз на улицу проблеваться.

— Я так несчастен, — сказал Фил. И снова блеванул.

Мы с Грегом переглянулись. Мы снова были озадачены. С чего это Фил рассказывает нам, как он несчастен?

— Я люблю Черри, — сказал он.

Меня так и подмывало расхохотаться. Только трогательный вид блюющего Фила заставил меня смолчать. Фил, все еще под мощным воздействием вина, продолжал в том же духе еще какое то время. Он был очень жалкий. Он был влюблен в Черри, но знал, что она влюблена в другого, и мучился. Мысль, что толстый умник Фил может страдать от любви, была для нас в новинку, ее надо было переварить. Это было столь необычайно и трагично — мы даже не просмеяли его за то, что он любит такую дуру, как Черри.

— А меня она даже не замечает, мы ведь — только друзья, — сказал Фил и расплакался. — И она любит другого.

Фил безнадежно покачал головой, ему опять стало плохо и он повалился на мерзлую траву.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЬ

Участвуя в жюри литературного конкурса, я одновременно бился над сценарием телевизионного мультфильма. Мультфильм проклюнулся из комикса, который я написал за несколько лет до того — «Немезида Пушок и невероятная сила поэтической справедливости».

Немезида Пушок получила свою невероятную способность творить добрые дела, потому что на нее упала комета, пролетевшая через ауру Будды, когда тот возносился к нирване. Немезида шествовала по свету, всюду карая злодеев таким способом, который считала наиболее уместным, и хотя, по правде говоря, это была не настолько уж оригинальная идея, персонаж мне пришелся очень по душе. Настолько по душе, вообще–то говоря, что она стала моим воображаемым другом, и остается до сих пор — наряду с Сократом, феями и прочими.

— Немезида Пушок, правительство вырубает лес, чтобы построить новое шоссе! Что ты предпримешь?

— Я превращу бульдозеры в гигантские надувные замки, где будут играть дети, и выращу огромный дуб посреди спальни министра транспорта.