Книга Весенняя лихорадка - Джон О'Хара

Он подождал, но через пять минут сдался снова.

Джоб Эллери Реддингтон, бакалавр искусств (Уэслиан), магистр искусств в области педагогики (Гарвард), доктор философии (Уэслиан), приехал в Нью-Йорк с особой целью, но успех его миссии зависел от возможности сначала поговорить по телефону. Без этого поездка становилась напрасной. Он прекрасно знал адрес, и множество такси, а также автобусы, метро, надземка, трамваи помогали преодолеть пространство и время тому, кто хотел лично предстать перед дверью дома Глории Уэндрес. Но доктору Реддингтону не особенно хотелось там показываться. Меньше всего на свете ему хотелось, чтобы его увидели с Глорией, а больше всего — быть как можно дальше от нее, от всякой связи с ней, чтобы, как говорится, послать ей открытку стоило бы двадцать долларов. Нет, он совсем не хотел ехать к ее дому. Но хотел связаться с ней, еще всего лишь раз. Хотел побеседовать с ней, уговорить ее, заключить с ней сделку. Если это не удастся, то… он не мог сказать о последствиях даже себе.

Но к телефону никто не подходил. Что с ее матерью, с ее дядей? Доктора Реддингтона не удивило, что Глории нет дома. Она бывала там редко. Но он часто звонил ей домой, и ему давали какой-нибудь телефонный номер. Он прекрасно понимал, что, знали о том ее мать с дядей или нет, это был номер телефона в баре или в холостяцкой квартире; одним из номеров, по которому доктор Реддингтон звонил при случае, был номер телефона в гарлемской пивной. (Теперь ему было ненавистно думать, что те негры не были удивлены или потрясены появлением человека с ключиком Фи-бета-каппа, в строгой немодной одежде, в субботний полдень, пришедшего за пьяной девицей, и она приветствовала его такими словами, которые ясно говорили, что он не суровый отец, пришедший за непослушной дочерью, а просто-напросто тот, кем был.)

Доктор Реддингтон сидел на краю кровати и (как мысленно выражался) честил себя полнейшим идиотом зато, что не записывал номера, по которым звонил. Нет, он несправедлив к себе. Причина того, что он не записывал их, была основательной: он не хотел, чтобы его нашли мертвым с этими номерами. Сидя на кровати, он ощупал мягкую, чуть влажную кожу щек в поисках волосков, которые избежали сегодня утром лезвия бритвы. Их не было. И никогда не бывало. Оставались, лишь когда его брил парикмахер. Он сидел в классической задумчивой позе, но не мог думать. Господи, неужели не удастся вспомнить ни одной фамилии? Хотя бы одной из тех, кому звонил по этим номерам?

Пытаться припомнить названия баров было бессмысленно. Его личное знакомство с барами было слабым, так как он никогда не пил; но знал из хождения по ним с Глорией, что эти места обычно назывались фамильярно, например «У Джека» или «У Джузеппе», — а потом, когда владелец давал тебе визитную карточку своего заведения (которую ты выбрасывал, как только выходил на улицу), оно именовалось «Клуб „Аристократ“» или что-то в этом роде. Поэтому думать о названиях этих заведений было бессмысленно, а пытаться отыскать их по памяти очень трудно. Как знать, что подумает таксист, если велишь ему ездить взад-вперед от Шеридан-сквер до Четырнадцатой улицы в надежде узнать полуподвальный вход, в который ты входил давным-давно однажды вечером. Нет, нужно припомнить фамилию какого-нибудь человека, которого знала Глория.

А. Аб, Аб, Аб — анте, кон, де… Нет, сейчас не время думать о латинских предлогах. Сейчас это лишь собьет его с толку. Нужно разозлиться и сосредоточиться. А — Абботт, Аберкромби, Абингдон, Абрамс. Интересно, что сталось с той девочкой Абрамс, которая так хорошо играла на пианино? Теперь он мог думать о ней хорошо и вспоминать как музыкально одаренную девочку. Правда, в душе она была развращенной, и когда ее отец явился к нему и спросил, как понять то, что дочь ему рассказала, у него возникло желание сказать ему, какое чадо он растит. Но вместо этого сказал: «Послушайте, Абрамс, вы говорите ужасную вещь, выдвигаете серьезное обвинение. Я должен сделать вывод, что вы верите впечатлительному ребенку больше, чем мне?» А тот маленький человек сказал, что он только спрашивает, только хочет узнать правду, чтобы если это правда, он мог пойти дальше. «А, вот оно что? Значит, пойти дальше? А кто, позвольте спросить, поверит вам больше, чем мне? Я ведь родился в этом городе, мои предки в течение пяти поколений были здесь выдающимися людьми. Я сам двадцать два года учительствовал, а вы сколько прожили здесь? Два года? Ну ладно, шесть. Что такое шесть лет против столетий? Неужели думаете, что хотя бы ваши соплеменники поверят вам, а не мне? Доктор Штейн, например. Думаете, он поверит не мне, а вам? Мистер Поллак в „Пчеле“. Думаете, он поверит вам, рискнет своим положением в этой общине, где так мало ваших соплеменников, примет вашу сторону в нападках на меня с совершенно безосновательной историей? Мистер Абрамс, я мог бы избить вас до полусмерти за то, что вы явились ко мне с таким обвинением. Меня останавливает только то, что я сам отец. Думаю, об этом сказано достаточно. Ваша дочь — это ваша проблема. Моя работа — заботиться о том, чтобы она получила образование, но моя работа начинается в девять утра и заканчивается в три часа дня». Ох уж эти Абрамсы. Возможно, они жили в Нью-Йорке, во всяком случае, забрали дочь из школы и продали свою лавку вскоре после разговора двух отцов. Абрамсы. В Нью-Йорке много Абрамсов.

Б, В, Г, Д. Сколько людей в Нью-Йорке, какие деньги, должно быть, гребет телефонная компания. Сколько людей, и у всех свои проблемы. Б. Бакли. Браун. Барнс. Барнард. Брейс. Баттерфилд. Браннер! Глория знала человека по фамилии Браннер. Доктор Реддингтон нашел его номер и назвал телефонистке.

Он услышал сигнал звонка по этому номеру, затем хорошо поставленный голос: «Скажите, пожалуйста, по какому номеру вы звоните?.. Мне очень жаль, сэр, этот телефон от-клю-чен».

Доктор Реддингтон положил трубку. Его осенило. Он нашел адрес, запомнил его, спустился и взял такси. Велел водителю подождать на углу Гудзон-стрит, водитель внимательно посмотрел на него и сказал, что подождет.

Доктор Реддингтон пошел по улице вслед за девушкой с большим свертком под мышкой. В другое время она могла бы заинтересовать его, но сегодня нет. Это была просто девушка с хорошей фигурой, несущая сверток. Потом, к его испугу, она вошла в дом под тем номером, который был ему нужен, поэтому он двинулся дальше, не останавливаясь, и подумал о водителе, который, видимо, смотрел на него и недоумевал, почему он прошел мимо этого дома. В полном смятении он повернулся и направился обратно к такси, и они поехали в солнечном свете обратно к отелю.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказала Глория.

— А, ерунда, — ответила мисс Дэй.

— Большое спасибо, Норма, — поблагодарил Эдди Браннер.

— Да чего там. Я все понимаю, — сказала мисс Дэй. — Сегодня вы бы изжарились в этом норковом манто.

— Эдди, посмотри минутку в окно, — попросила Глория.

— О! Без этих вещей вам было бы не обойтись, — сказала мисс Дэй, когда Глория сняла манто. — Хорошо, что они оказались у меня дома. Обычно по воскресеньям что не на мне, то в химчистке. А вот трусики захватить я не догадалась.

— С такой юбкой они не понадобятся. Замечательный костюм. Где купили его?