Книга Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

Чудно все-таки. Скучал на чужбине, хотел домой, рвался домой, а вернулся — вроде и не нужен здесь… Чужак наполовину. Теперь скучаю по тому, что было вдали…

Нет, не сумел уйти. Не родовая перевязь, не старейшины, синие глаза Сельги спутали меня покрепче железных вериг.

* * *

Наваждение?

Чудно. Ничего вроде такого особенного, девка как девка. Две руки, две ноги, голова сверху. И одевается просто. На шее носит обычные деревянные бусы, да оберег расшитый на голове — вот и все украшения.

Всего несколько раз и говорил с ней. Сидел, помню, как-то на берегу, смотрел, как катит Илень свои воды, представлял, как течет он все ниже и ниже. Вот уже и потеплело вокруг, лес по берегам поредел, степь пошла, буйная, пахучая до дурмана. Потом высохла степь по берегам, изжарилась солнцем, окаменела песком и пылью. Море близко. Привкус соли в дыхании ветров и пронзительные, как тоска, крики чаек.

Далеко течет Илень-река, ни глазом не глянуть, ни птицей не долететь…

Задумался, не заметил, как она подошла, рядом села. Когда увидел ее, словно берег подо мной закачался. Сама подошла!

— Смотришь? — спросила она своим глубоким, грудным, чуть глуховатым голосом.

— Да.

— Река далеко течет.

— Да, — согласился я.

— Много воды катит Илень.

— Да.

— Долго можно смотреть…

Она усмехнулась? Или это мне показалось?

— Да, долго, — снова согласился я.

Сам понимал, не разговор это. Сидел только, краснел, как рак в горячем котле.

Пошутить бы, сказать веселое или какую сплетню сплести, чтоб засмеялась, заслушалась, как получалось у меня с другими. А то заладил — да, да. Как Мяча-дурачок, который малым еще упал с дерева и с тех пор ходит кривым на один бок, как Леший, и гукает по-совиному. Вот сейчас она посидит и скажет: скучно, мол, с тобой. Не о чем нам говорить больше…

— А в прошлом годе Корень в лесу за сук зацепился. Помнишь, нет? — придумал наконец я.

Мне показалась, что она поморщилась. Почему-то я не мог взглянуть ей прямо в глаза. Отводило взгляд. Может, правда — нечистая сила?

— Трудно не запомнить, — сказала она. — Не хочешь — напомнят.

— А орал как!

— Да, орал… Наслушалась я про то. Наши родичи — они как дети, — сказала она. — Им бы только друг другу кости перемывать.

— А я? Тоже как дите? — решился спросить.

Она долго не отвечала. Я, хоть и не поворачивался к ней лицом, боком сидел, одеревенел, как пенек с глазами. Но замечал — смотрит, оценивает.

— Про тебя разное толкуют, — задумчиво сказала она. — А ты по правде всякие земли видел?

— Видел, да.

Вот и весь ответ. А ведь тут бы и рассказать, тут бы соловьем защелкать про чужеземные чудеса. С другими девками получалось, им, знал давно, лишь бы слушать чудное. А с ней не сумел. Язык прилип к зубам, как смола. Предал меня язык!

— Ладно, пойду я, — сказала она. — После расскажешь…

Поднялась гибко, неслышно.

Улыбнулась? Или мне опять показалось?

Потом я ругал себя. Вспоминал без конца, что она сказала, что я сказал, что она ответила. Долго перебирал наш разговор, как скряга в закромах перебирает свои запасы. Что тут перебирать-то — «да» и «да». А ведь мог…

Сельга…

Я никогда не был робким, умел ответить и словом, и делом. А тут — словно свирепый огонь выжигал меня изнутри. Огонь, по-иному не скажешь. Внутри бушевал огонь, а снаружи — пепел остывший. Бессчетное число раз я говорил себе — вот подойду, объясню толком, что не могу без нее, позову с собой. И не мог. Не шли ноги, не ворочался язык-предатель.

Чародейство?

Второй раз мы говорили наедине, когда встретились случайно в лесу. Это было вскоре после того, как свей обустроили свой стан на нашем берегу. Я, помню, возвращался с охоты, нес через плечо двух подстреленных зайцев. Торопился к дому. Вкусный запах свежей заячьей крови будоражил живот. С зари блудил по лесу, кишка кишке уже кукиши показывали, ворчали на хозяина дружно.

А увидел ее — про все забыл.

Она возвращалась из леса с травами. Через плечо несла небольшой лук, подходящий для женской руки, у пояса — расшитый по коже колчан со стрелами и маленький нож в таких же вышитых ножнах. Совсем охотница. Истинная Дива-богиня, что бродит меж лесов с луком и стрелами. Нет, Зарница…

Хорс, играя лучами среди золотисто-бурых стволов высоких вековых сосен, осветлял ее темные волосы и баловался между грудей. Казалось мне, даже солнце радуется ее красоте.

Я загляделся на нее. Долго удалось смотреть. Пока она сама меня не заметила.

Сельга опять подошла ко мне первая. Сдержанно поприветствовала. Мы вместе пошли в селение. И опять проклятый язык еле шевелился во рту, как ворочается полудохлый сом, прочно застрявший на мелководье между камнями. Вырвать его!

Она тоже шла рядом молча, ступая неслышно, совсем по-лесному, как легкая молодая олениха. Молчала.

— Свеи, похоже, надолго встали, — сказал я, чтоб нарушить молчание.

Она не ответила.

— Мужики жалуются, пришлые воины много едят и пьют, — продолжил я, теряя голос. Конечно, нашел о чем говорить с девой… Тут вдруг кишки, которым напомнили про еду и питье, тоже вступили в наш разговор. Издали громкое, отчетливое бурчание. Спели, называется, во весь нутряной голос!

Я почувствовал, что готов молить Сырую Мать расступиться под моими ногами.

Улыбнулась?

— Скота пожрали — самой Коровьей смерти не успеть за ними. Скорей бы уж уходили, — в отчаянии сказал я.

Почему она не отвечает? Скука со мной?

— Надолго, — вдруг сказала она, — может, теперь навсегда пришли свей.

— Как так? — удивился я.

Она опять не ответила.

— Нет, не может такого быть, чтоб надолго, — рассудил я. — Пересидят службу и уйдут восвояси. Другая дружина придет, свей уйдут с ней биться. Или что иное случится, всегда что-нибудь случается. Сила дружины — в стремительном беге через богатые земли. Чего им сидеть у нас? Уйдут…

— Уйдут одни, воротятся другие.

Она говорила тихо, серьезно, медленно. Я понял наконец, не от скуки она молчала, тут иное. Думала она, много думала, а может, провидела что из грядущего. Не зря же люди говорят — ведунья она…

— Их много, свеев. Будут все приходить и приходить… Я знаю это, боги иной раз позволяют мне заглянуть в будущее, — сказала Сельга, словно подтверждая мои невысказанные мысли.

Я даже вздрогнул от такой догадливости.

— Молодой народ, сильный, — согласился я, помолчав.