Книга Тюльпан - Ромен Гари

— Да, патрон.

— Рано утром я буду уходить охотиться на тюленей, а возвращаться буду вечером, усталый и счастливый.

— Да, патрон. Спорт — это полезно.

— А ты в это время будешь воспитывать наших детей, задавать корм ручным пингвинам, заниматься тысячей хозяйственных дел, мелких, но необходимых, и ты будешь ждать меня.

— Точно, патрон, так и будет.

— Раз в месяц мы будем ездить на быстрых санях в соседнюю деревню, к эскимосам, за пятьсот миль от нашего иглу. Сначала они отнесутся к нам подозрительно, но мы сумеем заслужить их доверие. Постепенно.

— Постепенно, патрон, постепенно.

— Тогда они посвятят нас в свои простые, но святые обычаи. Им нет дела до расовой дискриминации, они ассимилируют нас, и мы проживем и умрем счастливыми.

— Мы проживем и умрем счастливыми, точно, патрон. Успокойтесь.

— Снег очистит все — великий холод. Мы наконец-то очистимся. Морозный воздух вернет нам первозданную чистоту…

— Люди, патрон, не очищаются льдом — только огнем.

Но Махатма очень быстро потерял интерес и к Великому Северу. Он приобрел атлас и с помощью циркуля обвел красным маленький островок в Банановом архипелаге. Он проводил время за чтением «Робинзона Крузо» и однажды вдруг взглянул на дядю Ната совсем другими глазами.

— Не рассчитывайте на меня, патрон, — тут же возмутился дядя Нат. — Поищите другого Пятницу.

Потом Тюльпан купил огромный сундук и пару недель тер друг о друга две палки, ожидая искры, которая так и не появилась. Он прочел «Один перед лицом Природы» капитана Макинтайра, сделал гигантские запасы провианта в виде консервов и заказал замысловатый материал для кемпинга, найденный в каталоге «Вулворта» в рубрике «Везде как дома». Он укомплектовал свое снаряжение буссолью, удочками, пеньковым тросом и маленькой колониальной аптечкой. Но потом, убив недели две, выбирая между американской и русской плащ-палаткой, впал вдруг в очередную депрессию, выбросил все снаряжение на свалку и неделю пролежал, уткнувшись в подушку.

— Оставьте меня в покое, друг мой. Ну же, отпустите мою руку. Что еще за дела?

— Pukka Sahib, смилуйтесь над бедным временно освобожденным белым! Отца расстреляли на рассвете, мать и сестру насиловали несколько раз без суда и следствия, а меня три дня везли в вагоне для скота из Компьеня в Бельзен — взаперти, совершенно голого, среди зимы…

— Это все немцы, друг мой. Мы тут ни при чем. У нас чистые руки, да. Мы за это не отвечаем. Мы-то сами благородны, гуманны, толерантны… Это немы, это они.

— Pukka Sahib! Мне нравится ваше круглое лицо и розовые щеки.

— Ступайте своей дорогой, друг мой. И оставьте мое лицо в покое, вот. Уберите лапы, вам говорят! Да что вы себе позволяете!

— Осмелюсь ли я предложить вам несколько цветных брошюр о борделях Италии и Франции, теплые тона, очень интимно, очень возбуждает, очень… ого-го! Это не товар, это подарок!

— Да прекратите брызгать на меня слюной! Отдайте мою шляпу! и перчатки! Оставьте мои пуговицы! Не трогайте мой пиджак! Послушайте! да отцепитесь же, идиот! Вы меня задушите.

— Pukka Sahib…

— Чего еще?

— У меня вдруг появилось жуткое подозрение.

— Какое?

— А вдруг человек — он немец?

XI

Нам нужен не стакан воды

— Он может одной рукой поднять двести книг, — сказал Тим Зюскинд, сын шляпника. — Он запросто плюет на пятьдесят ярдов и не мажет.

— Не мажет? — удивился Дудль, единственный негр в компании. — Да ну?

Другие мальчики старались сохранять безразличный вид: юный Джон Вашингтон Шацер — это имя значилось в метрике, но все, включая родную мать, называли его Базука Кид; генерал Базз Свердлович, сын портного Свердловича, ожидавшего визы в Палестину, и Стенли Дубински, для друзей Стики, которому не было еще семи, так что он пребывал пока в поисках собственного пути в жизни и собственного места под солнцем.

— Может, может, — сказал Тим. — А еще он может глотать гвозди и выдыхать огонь. Он может выпрыгнуть на улицу с пятого этажа, и ему ничего не будет.

— Да слабо ему! — взорвался Базука Кид.

— Это кто хочет может увидеть, — сказал Тим. — Надо просто быть тут в нужное время.

— В нужное — это когда? — равнодушно спросил Базз.

— А что мне будет, если скажу? — спросил Тим.

Воцарилась мертвая тишина. При таком серьезном раскладе о любом легкомысленном поступке можно было потом сильно пожалеть. Тим в общем и не настаивал. Он поймал муху, слушал, как она жужжала в его кулаке, и шептал:

— Он может ходить по раскаленным углям. Правда, правда: он целый день сидит на острых гвоздях, а когда насидится, встает и ходит по раскаленным углям — разминается.

— Так когда он будет прыгать с пятого этажа? — спросил генерал Базз Свердлович, который, как все большие боссы, был невероятно упрям.

— Может, я скажу, а может, не скажу.

— А может, ты этого и не знаешь? — проскрежетал Базука Кид. — Может, он забыл тебе об этом сообщить?

— Он ест толченое стекло целый день, — мечтательно бормотал Тим. — Он глотает кухонные ножи, вот такущие. Он делает все, что делал Великий Мартини в цирке на прошлой неделе, но только еще лучше.

Базука Кид не мог больше сдерживаться:

— Я заплачу.

— Чем? — поинтересовался Тим без особого энтузиазма.

— Я дам тебе перочинный нож, — сказал Базука Кид. — Я дам ножик, который Стики получил вчера на день рождения.

Проворный, как кошка, Стики тут же попробовал улизнуть, но Базука Кид протянул руку и лениво сгреб его.

— Сегодня ночью, в три часа, перед домом, — сказал Тим, запихнув перочинный ножик в карман.

Около двух ночи мистер Свердлович, вот уже три года ожидавший визы в Палестину, проснулся, вздохнул и покинул супружеское ложе. Не зажигая света, он отыскал дверь, находя дорогу в темноте так же легко, как осел, который топчется вокруг одного и того же колодца. Он вышел в коридор и вдруг наткнулся на что-то живое.

— Ай! — сказал мистер Свердлович. — Ай е! Я не буду кричать. Я не буду поднимать шум. И не буду звать на помощь.

— Это же я, — сказал Базз. — Не бойся.

Старик испустил глубокий вздох.

— Сын, который поднимается среди ночи, чтобы напугать своего отца. Сын, который играет с больным сердцем своего отца. Сын, который смеется над своим отцом, потерявшим сестру и семью сестры, растерзанных в Галаце в 1940-м. Сын, который не задумается убить своего бедного отца, как раз когда тот, быть может, получит визу в Палестину для него же и для всей его семьи, — разве это сын?