Книга Артефакт - Дмитрий Иванов

Тимыч вышел на убогое подобие крыльца и щелкнул затвором карабина, досылая патрон в патронник. Его тронутая ранней сединой борода придавала ему благонравный вид. С бородой он здорово смахивал на священнослужителя… М-да. Куда уж благонравнее – уложил троих и глазом не моргнул…

Я кое-как выкарабкался из поленницы и поднялся на ноги.

– Здорово, Валька, – сказал Тимыч.

– Здорово, Тимур, – кивнул я. – Спасибо за встречу.

– Всех сюда притащил? – укоризненно помотал он головой. – Или еще гостей ждать?

– Я не думал, что ты здесь.

– А где ж мне еще быть? – искренне удивился он. – Ты сказал здесь сидеть – я и сижу… Ты ж командир.

«Мило, – подумал я. – Похоже, не только с Гельманом у меня разногласия по поводу моего „жизненного пути“… Это уже даже не паранойя, это больше на шизофрению смахивает…»

– Браслеты снять не хочешь? – поинтересовался он. – Или так и будешь модничать?

– Помог бы лучше.

– Сейчас поможем.

Тимыч подошел к капитану и посмотрел на него довольно холодно:

– У тебя ключи от моего друга? – строго спросил он.

– В кармане, – увядающим голосом сказал капитан, баюкающий раненую руку. Он весь дрожал, но, кажется, не от страха, а от холода. Губы у него были совершенно синие. Капитан потерял слишком много крови – она пульсирующими толчками струилась из перебитой артерии на его руке.

Тимыч наклонился и вытянул ключи от наручников из кармана его брюк. Смолин смотрел на него ничего не выражающим взглядом: видимо, он уже плохо соображал… во всяком случае, глубоких эмоций не испытывал. Мне было знакомо это странное чувство, похожее на сон, когда вместе с кровью тебя покидают эмоции…

– Он должен нам что-нибудь рассказать? – озабоченно спросил меня Тимыч, у которого тоже имелся некоторый опыт: было ясно, что капитан долго не протянет.

Я неопределенно пожал плечами. Однако реакция Тимыча исключила всякую неопределенность. Я не успел и рта раскрыть, как он приставил свой карабин к голове Смолина и спустил курок.

* * *

Я был очень осторожен в высказываниях. Пожалуй, еще более осторожен, чем в последней беседе с Гельманом: тогда я еще только начинал подозревать, что с головой у меня не в порядке, теперь я был в этом практически уверен. Судя по всему, я очень многого о себе не помнил… а точнее – просто не знал. И, откровенно говоря, пока я не знал, я был о себе гораздо лучшего мнения.

Это оказалось довольно неприятно – скрывать свои мысли от лучшего друга… тем более после того, что Тимыч для меня сделал. Наверно, мне надо было сразу признаться ему в своей полной психической несостоятельности, но я решил повременить: сначала хотел сам до конца удостовериться.

– Паспорта готовы? – спросил меня Тимыч, когда мы закончили перетаскивать тела «его» жертв в утлую деревянную лодку, черную от смолы, которой он латал на ней дыры.

– Паспорта?.. – переспросил я и закашлялся, прикуривая сигарету.

– Так что?

– Готовы, – кивнул я наобум.

«Паспорта… Похоже, мы собрались куда-то за кордон?»

– С деньгами все нормально? – не унимался Тимыч.

– С деньгами?.. – продолжал тормозить я.

– Здорово они тебе башку стряхнули, – посочувствовал он. – Ты хоть помнишь, где деньги?

– А ты? – глупо усмехнулся я.

– Я-то помню. Только ключ все равно у тебя. Ключ не потерял?

Он накидал в лодку камней и посмотрел на меня выжидающе. Я молчал, тупо пытаясь вспомнить, не терял ли я в последнее время какие-нибудь ключи. Это в тюрьме-то?..

– Что с тобой, Валя? – спросил он озабоченно.

– Все нормально, – натянуто осклабился я, но его эта гримаса, видимо, успокоила.

Тимыч сходил в дом, принес несколько плотных полиэтиленовых мешков, забрался в лодку и оттолкнулся веслом от берега. Мы принялись грести к середине озера.

– Знаешь, какая тут глубина? – взглянул он на меня, ухмыляясь. – Я на веревке камень опускал – метров тридцать веревка… Так и не достал.

Я буркнул в ответ, что, мол, не всякому камню на дне лежать охота. Но Тимыч заверил, что у него еще ни один камень самостоятельно не всплывал – камни тут надежные, так что за жмуриков я могу не беспокоиться. А я, вообще-то, за них и не беспокоился, я за нас беспокоился…

Уложить троих ментов, хоть и продажных… Да и есть ли теперь совсем-то непродажные? Ну и эти вроде не такие уж кровососы, просто халтура им неудачная подвернулась… В общем, добром это все явно не закончится.

На середине озера Тимыч остановил лодку. В нее уже набралось воды по щиколотку. Я стал вычерпывать воду ржавой консервной банкой, которая валялась на корме, а Тимыч занялся нашим тяжким грузом. Он укладывал камни в толстые полиэтиленовые пакеты, привязывал их к ногам покойников и сваливал за борт.

Мои недавние конвоиры один за другим, с распростертыми руками и бессмысленным выражением на лицах, шли ко дну. Мутная торфяная вода озера быстро окутывала их непроглядным ржавым туманом, и уже через несколько секунд светлые пергаментные пятна лиц пропадали из виду, словно растворялись в ней. Последним отправился в путь капитан Смолин…

Безмолвный, призрачный уход капитана из этого солнечного мира в иной – холодный и темный – вызывал содрогание. На миг я представил себя на его месте. Темная бездна внизу дышала безысходностью. Ей было безразлично, жив ты или мертв, – она готова была поглотить все что угодно, все, что ей позволят…

Я тревожно огляделся вокруг. Казалось, молчаливый, застывший в безветрии лес по берегам озера наблюдает за нами, беспристрастно оценивая тяжесть преступления… Хотя этот древний лес наверняка повидал и не такое на своем веку. Да и мне приходилось прежде убивать, и с этим, наверно, уже ничего не поделаешь. Однако, видит Бог, я пытался… Я даже стал дезертиром – позорно бежал, нарушил контракт и все такое прочее… Если же говорить на том высокопарном языке, который для меня что-то значил прежде, когда во мне еще теплились романтические иллюзии, – я просто-напросто обесчестил собственное имя. Можете поверить, мне это дорого обошлось… И сделал я это по одной-единственной причине: я больше не хотел убивать. Никого и ни при каких обстоятельствах. «Не убий» – все мое оставшееся достоинство я отдал на растерзание этой древней заповеди.

Насим тогда решил, что у меня башню снесло. Он не думал, что я трус, но мы к тому времени уже плохо понимали друг друга. Вернее, он плохо понимал меня: я-то знал, о чем он думает. Он решил, что миссионеры промыли мне мозги, и надеялся, что это скоро пройдет. Он был неправ. Я никогда не прислушивался к проповедям, меня это не цепляло. На то была другая причина, гораздо более убедительная…

И что теперь?.. Не смог совладать с обстоятельствами?.. Инфантильный детский лепет духовного импотента – слабые оправдания, не стоящие ровным счетом ничего.