Книга Беглец из Кандагара - Александр Холин

— Мы тоже будем сотрудниками «Аненэрбе»? — видимо, Рудольфу необходимо было выяснить, какую роль ему предстоит играть в будущем и стоит ли соглашаться с предложением шефа.

— Запомните, молодые люди, кем бы вы ни стали в дальнейшем, должны ясно понимать, что существует всё, что названо. Заключив в себе мир, человек становится творцом универсума. Это заповеди Вотана[12], и, придерживаясь их, личность сможет придерживать мир, где нужно и сколько нужно. Запомните, что вы — отнюдь не удовольствие для кого-то другого или же для самого себя; вы — не деньги, правящие этим миром; вы — центр поющего и танцующего вокруг мира. Это понятно?

— Конечно, — согласились молодые люди, а Гитлер ещё и добавил: — Со времён Калигулы в мире жива фраза: «Vulgus vult decipi»[13].

— «Ergo decipiatur»[14], — хором подхватили профессор и его ассистент.

— Мы разработаем интереснейшую тему, господа, — продолжал Гитлер. — Идеал всеобщего образования давно устарел. Только когда знание снова приобретёт характер тайного учения и перестанет быть общедоступным, оно вновь получит ту функцию, которую должно нести, то есть станет средством господства над людьми и природой. Таким образом, мы вновь приходим к необходимости воссоздать кровную европейскую аристократию[15].

Пока сокамерник Гесса произносил эту короткую речь, глаза его блестели, артикуляция губ стала жёсткой, и нелишним оказались короткие взмахи руками. Что и говорить, речь получилась небольшая, но внушительная. Сейчас большой речи и не требовалось, потому что Хаусхофер выразил своё восхищение аплодисментами, подхваченными и Рудольфом Гессом.

— Вы, молодой человек, — торжественно произнёс профессор, — подтвердили мою уверенность в вас как в исполнителе и носителе наших идей. А ведь на это способен далеко не каждый. Я рад, что интуиция снова не подвела меня. И это хороший знак!

ГЛАВА 3

Рудольф Вернер Рихард Гесс, девяностолетний худощавый старик, рейхсминистр без портфеля, сидел в оригинальном деревянном кресле, стоявшем посреди небольшой комнаты, окна из которой выходили на сколоченную из толстых досок веранду. В нескольких десятках метров от здания на обрывистом берегу острова был виден причал и подруливавший к нему катер пограничников. Но вовсе не туда смотрел сейчас хозяин комнаты. Он в который раз перечитывал висевший на стене догмат: «Заключённый обязуется повиноваться всем приказам надзирателя без колебания, даже если он считает их глупыми. Он должен встать при входе офицера в камеру и снять шапку. Раз в два месяца он имеет право на пятнадцатиминутную встречу с родственниками. За нарушение режима положены наказания: круглосуточный яркий свет в камере либо полное отключение света на несколько суток, лишение прогулок и одежды, надевание наручников, замена постели на более жёсткую, в качестве питания — хлеб и вода».

Старательный стук дизеля на моторке разносился по всему острову, так что не заметить прибытия представителей охраны было довольно трудно. Тем не менее никто из островитян не побежал встречать гостей — с этим справлялись дежурные на причале. Рудольф Гесс по-старчески пожевал губами и усмехнулся: — Никак начальство явилось устанавливать особо строгие наказания на особо строгом режиме.

Потом он всё-таки обернулся в сторону причала, где несколько островитян встречало войсковых офицеров, пожаловавших с визитом в зону особого режима. Гесс поднялся с кресла и твёрдым шагом вышел на веранду. По внешнему виду пожилому мужчине никак нельзя было дать больше шестидесяти. Казалось, ни раны, полученные им ещё на полях Первой мировой, ни лондонский Тауэр, ни советская зона особо строгого режима не повлияли разрушающе на его уже немолодой организм. Выглядел он, на первый взгляд, довольно прилично, то есть фигура была стройной и подтянутой, как у новобранца, во взгляде глубоко посаженных глаз сквозило живое пламя внутренней энергии человека, голос пока ещё не думал подводить. Вот только высказывание мыслей вслух, глубокие залысины на голове и морщинистое лицо свидетельствовали о неумолимо надвигающейся старости.

Собственно, старость для человека номер два Третьего рейха уже перестала существовать. То ли различные тюремные застенки в течение более сорока лет, то ли мёртвая вода озера и здешний воздух высокогорья оживляли человеческое тело, но Рудольф Гесс пока ни на общее здоровье, ни на досадные недомогания ни разу не жаловался. Твёрдым шагом он сошёл по деревянным ступеням с веранды и отправился навстречу прибывшим.

Два офицера в сопровождении рядового, у которого на груди висел автомат, швартовались у причала. Странно, пожаловало действительно высокое местное начальство, а в сопровождающих только один рядовой. Значит, приехали выяснять, что случилось с беглецами и заодно познакомиться.

Первым на причал спрыгнул рядовой моторист и помог дежурным закрепить канат, удерживающий лодку, на кнехте. Затем на поплавок выбрался майор, начальник батальона охраны. Последним ступил на остров высокий полковник в надвинутой на глаза фуражке. Но высокого полковника Гесс действительно никогда не видел, а тот, что пониже ростом, майор Рукавицын, не раз интересовался жизнью заключённых на острове. Даже помогал обустраивать хозяйство. Что ни говори, а никакая война не даст человеку понимание жизни, которое приходит только при живом общении с населяющими планету существами.

Майор, кажется, интуитивно чувствовал, что мистическое существование рейхсминистра на острове связано с чем-то большим, чем обыкновенное заключение за какие-то провинности. Тем более раз сам Сталин собирался наведаться сюда и явно отнюдь не для простого знакомства. Вот только слишком долго собирался, поэтому давно уже отчитывается за свои дела в другом мире. Трусоват был Иосиф Виссарионович, ну да с этим ничего не поделаешь. Такие болезни неизлечимы.

Пройдя ровно половину пути по базальтовому обрыву, Гесс остановился и стал поджидать шагавших навстречу офицеров. В бараке, выстроенном на краю обрыва, рейхсминистр жил исключительно с военнопленными немцами, уцелевшими от гибели во Второй мировой, заработавшими пожизненное заключение на острове за какие-то необыкновенные преступления. Хотя нет, был среди барачных один русский. Вернее, немец, родившийся в России, но именно он был примечателен тем, что, даже находясь в заключении, не переставал писать стихи и сочинять занимательные романы. Что ж, настоящий талант нельзя посадить за решётку и насильно заставить не писать.

В остальных пяти бараках отбывали пожизненный срок тоже непростые заключённые — граждане Советского Союза. Никого из них нельзя было назвать просто уголовным отморозком.

Пожизненными островитянами были изобретатели, даже философы разных стран, попавшие когда-то в руки генералиссимуса Сталина. И они безропотно доживали свой век здесь, на острове, меж двух безлюдных сопок, на которых, кроме кустарника, густой травы и не слишком высоких деревьев, ничего не росло. Но травы и кустиков хватало для пропитания кроликам, овцам и лошадям, которых жители острова пытались разводить в неограниченных количествах. А кролики часто обгладывали стволы карликовых деревьев, росших на острове, — это было одним из любимых занятий вислоухих.