Книга Падение в бездну - Валерио Эванджелисти

— Почему?

— Потому что Жанна д'Альбре гугенотка и принадлежит к партии кальвинистов. До сих пор она довольствовалась скромными ресурсами Наваррского королевства. Представьте себе, что будет, если гугеноты во всей Франции получат неисчерпаемый источник золота.

Тут в комнату вошла Жюмель. Усевшись в кресло, она вытянула ноги, что противоречило приличиям, но вполне оправдывалось ее большим животом. Они с Мишелем решили назвать будущего ребенка Шарлем или Шарлоттой, в зависимости от того, родится мальчик или девочка.

— Если бы золото можно было получать просто так, оно потеряло бы всякую ценность, вы не находите?

Граф Танде посмотрел на нее с удивлением. То, что женщина как ни в чем не бывало устроилась рядом с беседующими мужчинами, было само по себе неприлично. Но она еще и встревала в разговор, что просто не лезло ни в какие ворота. Может, правитель и задал себе вопрос, а не откланяться ли и не уйти ли прочь из этого дома. Однако на деле он улыбнулся и сказал:

— Меткое наблюдение. Доктор Нотрдам, ваша жена — самая умная женщина в Салоне.

Мишель был доволен:

— Это правда. Она изменила мою жизнь. Без нее я больше не смог бы жить.

Жюмель, ничуть не смущаясь авторитетом гостя, сказала вежливо, но сухо:

— Вы бы и других женщин нашли умными, если бы позволили им говорить.

Выходка была рискованная, но граф Танде уже решил для себя все принимать с юмором.

— Ну, может быть, вы и правы. Женщин, которые хорошо себя ведут, наверное, слушают чаще.

Он взглянул на Мишеля.

— Кстати, о женщинах, которые говорят. Как вы нашли нашу королеву? Вот уже шесть месяцев, как вы вернулись, а до сих пор не открыли мне, о чем же вы беседовали при дворе.

Мишель нахмурился.

— Я уже имел честь объяснить вам, господин граф, что дал слово не разглашать этой тайны. Тем не менее могу вам сообщить, что Екатерина Медичи — особа тревожная и весьма подвержена меланхолии. Она опасается за будущее детей и боится обострения конфликта между католиками и гугенотами. И очень страшится гражданской войны.

— Она впадает в меланхолию потому, что Генрих предпочитает ей Диану де Пуатье?

— Может быть. Конечно, со мной она об этом не говорила. В Париже ходят слухи, что она так и не смирилась со своим положением, хотя оно тянется уже давно. Генрих посещает ее постель, только когда его заставляет Диана, и происходит это три-четыре раза в год. Наверное, это очень унизительно для Екатерины.

— Будь я на месте королевы, я бы тоже завела себе любовника, — бесхитростно заявила Жюмель. — Более того, подозреваю, что любовник у нее есть.

Слегка смешавшись, Мишель коротко рассмеялся.

— Не думаю. Учти, что королева очень добродетельна. Более того, да простит мне граф то, что я скажу: она ужасно некрасива, и больше лицом, чем фигурой.

— При свете на виду лицо, а когда свечи погашены, важно только тело, — сказала Жюмель, словно нарочно стараясь вывести гостя из себя. — И потом, королеве достаточно приказать любому из дворян развлечь ее немного. Кто же осмелится ей отказать?

Тут она явно переборщила. Уже сама по себе должность Клода Танде не позволяла ему слушать подобные вещи. Едва не поперхнувшись, граф быстро допил остаток гипокраса и поднялся.

— Уже поздно, — сказал он. — Мне пора. Благодарю вас за гостеприимство.

Мишель тоже встал.

— Это я благодарен вам за визит. Ваша поддержка так драгоценна для меня и моей семьи. Я знаю, что вы назначили моего брата Бертрана своим оруженосцем. А это еще один мотив для благодарности.

— Бертран мужественный человек, в прошлом году он всеми средствами добивался, чтобы его послали на осаду Вольпиано. Но я не отпустил: мне самому нужны такие люди. Из него получится прекрасный чиновник.

— Не сомневаюсь, — ответил Мишель.

Он подождал, пока Клод Танде распрощается с Жюмель, и проводил его до двери. На улице, под снежными хлопьями, таявшими на лету, правителя ожидали полдюжины всадников и готовый экипаж с предупредительно открытой дверцей.

Мишель закрыл дверь и вернулся в гостиную. Жюмель убирала со стола. При появлении Мишеля она выпрямилась, держа в руке графин.

— Наверное, ты станешь меня упрекать, — сказала она с насмешкой и с вызовом в голосе, — или побьешь, как сделал бы любой добропорядочный муж в Салоне.

Мишель улыбнулся.

— И не подумаю даже. Хотя тебя и следовало бы отшлепать, как девчонку. Но я знаю, что, как только ты встанешь на колени и подставишь мне голый зад, мною овладеют иные желания, не такие безгрешные. Потому я тебя шлепать и не стану.

Лицо Жюмель стало веселым и хитрым.

— И это говорит тот, кто в прошлом году поклялся сделать кое-что триста шестьдесят пять раз. Я не считала, но навскидку — всего десять-двенадцать.

— Но ведь ты сразу забеременела.

— Ну и что? Вот увидишь, все можно. Хоть сейчас. Дети с Кристиной, спальня свободна…

Жюмель свободной рукой ударила себя по лбу.

— О господи! Мы же совсем о нем забыли!

Мишель тоже встрепенулся.

— И правда! Бедный Марк, он ждет уже больше часа!

— Я поднимусь и позову его, — сказала Жюмель, снова поставив графин на стол. — Отправлю его вниз и пойду проведаю детей.

И она убежала.

Оставшись один, Мишель помешал дрова в камине. Он задумался над давнишними обвинениями в том, что уделяет Жюмель мало внимания. Надо было признать, что они более чем обоснованны. Он всегда находил ее прекрасной и чувственной, но со временем оценка переходила в плоскость абстрактную. Истина заключалась в том, что он желал ее все меньше и меньше. По мере того как их отношения становились глубже и интимнее, а единение полнее, плотское влечение ослабевало. Ритуал фибионитов стал для них и кульминацией физической близости, и началом ее угасания. Ее сменила та форма любви, которая на самом деле есть дружба высочайшей пробы. Может, лучше было бы иметь рядом с собой одну из тех недалеких женщин, которых воспел Аретино и жестоко осмеял Рабле. Но тогда бы не было духовного удовлетворения. Он задался вопросом, так ли уж естественна для людей моногамия, и тут же отбросил эту греховную мысль, как и чудовищное предположение, что и Жюмель может задаться тем же вопросом. И его охватила острая ностальгия по тем временам, когда он наведывался к девушкам в таверну…

Эти опасные размышления были прерваны появлением монаха-августинца, уже в годах, но все еще крепкого и моложавого. Мишель в смущении шагнул ему навстречу.

— Ради бога, извините, отец Ришар. Я совершенно о вас забыл.

Монах равнодушно махнул рукой.

— Не волнуйся, Мишель. И называй меня Марк, как когда-то в Сен-Реми.